Его ладони горели болью. Негой. Жаждой. Он хотел ласкать обжигающе прохладную кожу, пить пряную цикуту дыхания. Мир кружился водоворотом, затягивал его — в любовь, в боль. В отчаяние и надежду. Через пропасть длиной в пол ладони — разделяющую сейчас и никогда.

Не в силах противиться, Дайм притянул ее к себе и коснулся сомкнутых губ, словно лезвия кинжала. Она вздохнула, вздрогнула и ответила на поцелуй… и через мгновенье отпрянула.

— Дайм? Почему? Что? — шептала она, заглядывая ему в глаза и осторожно проводя пальцами по скулам.

Он ошеломлено молчал, пытаясь понять: что это было? Куда девалась боль, поначалу острая до темноты в глазах?

— Дайм! Тебе больно? Это из-за меня, да? — в ее голосе прорывались слезы.

— Нет, Шу, нет! Что ты, — опомнился он. — Это печать верности… и… кхе корр!

Голос сломался, взгляд сам собой уперся в траву.

— Тебе больно меня касаться?

— Касаться женщины, Шу. Я не имею права на детей… никакой возможности… — он не смел поднять глаз, сбивался, торопясь сказать, пока стыд и боль не лишат голоса. — Бастард… отец дал мне шанс сохранить разум и видимость свободы. В обмен на верность. И никакой угрозы трону… не только жениться — я не могу быть с женщиной. Никак. Никогда…

— Никогда… — она повторила приговор. Медленно, тихо. Поверив — сразу и безоговорочно. — Дайм?

Он поднял голову — тяжело, как золотой слиток с клеймом имперской казны: профилем Кристиса. Страх переливался ртутью в висках, выплескиваясь дрожью губ и рук.

— Прости. Прости, Шу. Я не должен был… если… если кто-то узнает…

— Нет. Никто.

Оба замолчали.

Упрямо задранный подбородок, сердитые синие молнии, сжатые в ниточку губы, упавшие на лоб шелковые пряди, запах близкой грозы — Шу казалась невероятно прекрасной. И невероятно желанной.

— Шу, я… из меня не выйдет ни мужа, ни любовника. Как бы мне того ни хотелось…

— Я поняла, Дайм. Ну… мы же друзья, да?

— Я люблю тебя. Я не хотел… не думал, что это возможно… — Дайм снова поймал ее руки и прижал к губам. — Если бы… Шу! Я сделаю для тебя все, что только смогу. Даже больше. Ты же видишь…

— Не надо, Дайм, не… — она отняла руку и стерла что-то мокрое с его щеки. — Я тоже люблю тебя. Ты же видишь.

Шу улыбнулась — робко, едва-едва.

— Можно мне поцеловать тебя, Шу?

— Тебе же больно, — отпрянула она. — Не надо…

— Плевать. — Дайм обнял ее за плечи и привлек к себе. — Не так уж и больно…

Он целовал волосы, вдыхая терпкий осенний аромат, и понимал: не так уж и соврал. Почти не больно. Но как же сладко! Чувствовать всем телом ее тепло, слышать биение сердца, ощущать ладонями, как загорается ее кожа — от его прикосновений. Купаться в завораживающих потоках ее любви и желания.

Зарывшись рукой в ее волосы, он поймал приоткрытый рот губами. Она вздрогнула вместе с ним — вспышка боли едва не погасила сознание. И схлынула, оставив лишь отзвук, несравнимый с привычной пыткой женских прикосновений.

Он пил свой первый настоящий поцелуй и пьянел. Нежданное счастье, дар Светлой! Самые изысканные ласки прелестных юношей не могли сравниться со вкусом любимых губ, с нежностью любимых рук.

Но через несколько мгновений Шу оттолкнула его.

— Дайм? Ты… тебе очень больно! — Она задыхалась и дрожала, переливаясь от ослепительно голубого до исчезающего фиолета.