|
Этого только не хватало, чтобы облака по краям окрасились таким сернистым цветом, а некоторые карминно-красным, это указывает на град, облака словно окунулись в огонь, как будто хотели заткнуть кровавый небесный слив, но не надолго, у них уже заболел их облачный палец. На лестнице всё ещё этот ропот и топот тяжёлых башмаков, ступающих по ступеням, красная кокосовая дорожка не может как следует приглушить их шаги, вообще-то не худо было бы постояльцам снимать свои горные ботинки внизу, в специальных сенях, где зимой оставляют лыжи, а рядом в следующем году построят сауну. Но всякий раз, когда хозяйка высовывается из-за угла, чтобы глянуть, кто там нарушает её предписания, там не оказывается ни души. Доски пола пусты, неделимая точка, которая есть ничто и стоит ни на чём (только люди, когда становятся постояльцами, заплатившими за постой, всегда на чём-нибудь настаивают, причём не сходя с места). Но вот снова звуки, вполне ощутимое непостижимое, ибо установился гомон голосов, как от бесформенной людской толпы, различимы даже отдельные опоздавшие: ради бога, где эти люди? Только что они здесь были. Нет ни слов, ни речей, голоса которых не услышаны. Но слышать-то мы их слышим, хищно смотрят вниз, на равнину, и палят сквозь амбразуры их невооружённых глаз: нет, это холодное бормотание, как из стеклянной банки! Это похоже на погоду, в принципе она ни на что не похожа, сегодня даже охотничьи гости останутся дома и подождут, пока не собьют цену местных в качестве носильщиков оленей, косуль и серн, да, мы здесь платим нашей собственной, отдельной человеческой валютой! Лесник предоставляет всем работникам на часть охотничьего сезона отпуск, чтобы они могли подработать. Итак, хозяйка слишком горда, чтобы выйти из дома и посмотреть, но откуда-то она знает обоих мужчин. Несмотря на это, она бы ни за что на свете не вышла и не произнесла над ними своё веское слово, а также своего любимого давнего постояльца, господина Гштранца, не приговорила бы, ни за что, если бы её спросили об их участи.
Теперь меньший из двух мужчин поворачивает голову и немножко корпус, он воткнул себе веточку альпийских цветов, они отчётливо выделяются на отвороте его скукоженной суконной куртки, черты его собственного лица тоже должны были бы проступить сквозь кальку тумана, хотя бы смутно, но ничего нет, поскольку эти двое — больше задуманные, чем сделанные помарки, которые отскакивают от тумана. Хозяйка не хочет себе в этом признаться, но она не может, например, обнаружить у этого мужчины лицо. Череп просто обрывается ниже основания лба с пышной шевелюрой над ним, этой последней травяной кочкой, а ниже крутой обрыв, камнепад и размыв, который привёл состав лица к окончательному схождению с рельсов. Ибо где у других искра жизни взволнованно скачет туда и сюда и представляется перед открытыми окнами на виду у других со своей звучной игрой мускулов, там у этого молодого мужчины — ничего, что-то кончается, что-то замерло, в доме крики, скачет верхом на таком обычно мягком воздухе его лошадка на палочке: это лицо было сброшено, как хвост ящерицы в крайней нужде, поскольку на него наступили. Должно быть, это открытая створка окна своим причудливым отражением света вызвала мнимый отброс лица, этот странный оптический эффект вызвал у хозяйки улыбку. Она чуть было не протянула руку, чтобы закрыть створку, но ей всё же хотелось дознаться, кто это из деревенских парней пришёл сюда поболтать с одним из её постояльцев, они ведь часто приходят, особенно осенью, сидят в обеденном зале, играют в карты и рассказывают друг другу о своей власти над девушками, машинами и животными, тем не менее их просьбы слишком часто остаются безответными, это заметно по тому, как они превозносят себя, до звёзд. Отец, потерявший своих сыновей, — такой иногда слышит, как шелестит время, — то и дело прочёсывает лес и сам себя расчёсывает до крови, его уже зашкаливает, я бы хотела всё же допустить, что это был он, одинокий мужчина со своей собакой, который давеча нагнулся, выдернул дёрн, растёр его пальцами и даже понюхал. |
