У нас всех вырвался долгий вздох облегчения. Отец Понс позвал воспитателей из других дортуаров — пятерых юных семинаристов — и затворился с ними в нашем зале.

— Дети мои, мне понадобится ваша помощь.

— Можете рассчитывать на нас, отче.

— Мне нужно, чтобы вы солгали.

— Но…

— Вы должны солгать. Во имя Христа. Завтра вы скажете гестаповцам, что партизаны в масках ворвались на Виллу вскоре после их отъезда. Вы скажете, что вы сопротивлялись. К тому же, чтобы никто не усомнился в вашей невиновности, вас найдут привязанными к кроватям. Вы согласны, чтобы я вас привязал?

— Можете даже побить нас, отче.

— Спасибо, дети мои. Насчет побить — я не против, но при условии, что вы сами побьете друг друга.

— А как же вы?

— Мне нельзя оставаться с вами, завтра гестапо мне уже не поверит. Им понадобится виновный, вот я и сбегу вместе с детьми. Вы им, естественно, «донесете», что это я предупредил своих сообщников-партизан.

В следующие несколько минут мне довелось увидеть самое невероятное зрелище из всего, чему я был когда-либо свидетелем: юные семинаристы с самым серьезным видом, тщательно целясь, принялись колошматить друг друга, стремясь расквасить нос, рассечь губу или подбить глаз, причем тот, кому попадало, просил ударить еще, если считал, что предыдущая плюха оставила на его лице недостаточно красноречивый след. Затем отец Понс крепко привязал их к кроватям, заткнув каждому рот тряпкой.

— Дышать можете?

Семинаристы закивали — кто с «фонарем» под глазом, кто с окровавленным носом, и все — со слезами на глазах.

— Спасибо, дети мои, — сказал отец Понс. — А чтобы вам было легче продержаться до утра, думайте о Господе нашем Иисусе Христе.

После чего, удостоверившись, что мы взяли с собой только самые легкие и необходимые вещи, он велел нам бесшумно спуститься по лестнице и вывел из здания через заднюю дверь.

— Куда мы теперь? — прошептал Руди.

И хотя я был наверняка единственным, кто имел на этот счет кое-какие соображения, я ему не ответил.

Мы прошли через весь парк, до самой опушки. Там священник остановился:

— Дети, можете считать меня сумасшедшим, но дальше мы не пойдем!

Он объяснил нам свой план, который мы и приводили в исполнение весь остаток ночи.

Половина наших отправилась спать в крипту часовни. Остальные, и я в том числе, посвятили последующие часы тому, чтобы замести настоящие следы и создать фальшивые. Набухшая от дождя земля чавкала под ногами, и не было ничего легче, чем оставить на ней замечательные отпечатки подошв.

Мы пересекли опушку и вышли из парка через узкую калитку. Затем, с силой вдавливая каблуки в мягкую почву, ломая ветки кустарника и даже нарочно теряя по дороге некоторые вещи, мы полями спустились до самой реки, а там уже отец Понс довел нас до пристани.

— Ну, вот, теперь они подумают, что здесь нас поджидало какое-нибудь суденышко… А теперь, дети, мы проделаем этот путь обратно, но идти будем на сей раз задом наперед — чтобы следов было вдвое больше и чтобы вели они только в одну сторону.

Возвращение было медленным и мучительным: ноги скользили и физическая нагрузка усугублялась страхом и усталостью. Когда же мы вновь оказались на опушке парка, пришлось заняться самым трудным: что есть сил молотя ветками по мокрой земле, уничтожить следы нашего перехода от Желтой Виллы к старой часовне.

Небо на востоке уже начало алеть, когда мы присоединились к нашим товарищам, спавшим в глубине крипты. Отец Понс тщательно запер дверь часовни изнутри и наглухо задраил люк над нами. В качестве ночника он зажег одну-единственную свечу.

— Спите, дети мои.