В военное время худшей из опасностей становится привычка. Особенно привычка к самой опасности.

В Шемлее десятки людей втайне пренебрегали правилами, которые были установлены нацистскими оккупантами, и постепенно приучились недооценивать врага, поэтому известие о высадке союзников в Нормандии обошлось нам дорого.

Когда мы услышали о том, что многочисленные и хорошо вооруженные американские войска высадились на континент, эта новость нас опьянила. И хотя мы были вынуждены молчать, счастливые улыбки буквально распирали наши лица. Отец Понс ходил словно Иисус по водам, не касаясь подошвами земли, и чело его лучилось радостью.

В то воскресенье мы просто сгорали от нетерпения поскорее отправиться к мессе, чтобы разделить, хотя бы взглядами, свой восторг по поводу этой почти что победы с обитателями поселка. Все ребята выстроились во дворе на четверть часа раньше назначенного времени.

По дороге нам весело подмигивали разряженные по-воскресному крестьяне. Одна женщина протянула мне шоколадку. Другая сунула мне в руку апельсин. Третья затолкала мне в карман кусок пирога.

— Почему вечно все Жозефу? — проворчал один из мальчиков.

— Потому что он у нас красавчик! — издали крикнул Руди.

Все это было очень кстати: в животе у меня вечно урчало от голода, тем более что я быстро рос.

Я с нетерпением ожидал момента, когда мы будем проходить мимо аптеки, не сомневаясь в том, что мадемуазель Марсель, которая вместе с отцом Понсом спасла стольких детей, будет сиять от счастья. Может, на радостях она даже бросит мне несколько леденцов?

Но витрину аптеки наглухо закрывала металлическая шторка.

Наша группа первой добралась до главной площади, и тут школьники и крестьяне как вкопанные разом остановились перед церковью.

Толпа просто оцепенела. Играть «Уроженку Брабанта», наш государственный гимн, под носом у нацистов было верхом дерзости. Все равно что кричать им в лицо: «Проваливайте, убирайтесь вон, вы проиграли, вы теперь никто и ничто!»

Кто мог осмелиться на такую выходку?

Шедшие первыми шепотом передали по цепочке остальным: то была Черт-Побери! Мадемуазель Марсель, молотившая пальцами по клавишам и выжимавшая ногами педали органа, впервые в жизни посетила церковь, чтобы объявить нацистам, что они проиграли войну.

Вне себя от восторга и восхищения, мы стояли перед церковью, словно присутствуя при блистательном и опасном цирковом номере. Черт-Побери играла просто замечательно, куда лучше задохлика-органиста, который аккомпанировал священнику во время мессы. Под ее пальцами инструмент, казалось, превращался то в сияющую раскаленную медь фанфар, то в тугой мужественный барабан. Звуки мелодии мощно неслись на нас, и от них дрожала земля, а в домах вибрировали стекла.

И вдруг скрип автомобильных шин. Черная машина затормозила перед церковью, и оттуда выскочили четыре молодчика.

Гестаповцы схватили мадемуазель Марсель, которая, лишившись возможности музицировать, принялась их оскорблять:

— Ваша песенка спета! Капут! Можете меня прикончить, это вам уже не поможет! Засранцы! Педрилы! Импотенты!

Нацисты без церемоний затолкали ее в машину и увезли.

Отец Понс, белый как полотно, перекрестился. У меня сжались кулаки, я хотел броситься за машиной, догнать ее, избить этих мерзавцев. Я схватил священника за руку — она оказалась ледяной.

— Она им в жизни ни словечка не скажет! Я в этом уверен на все сто!..

— Я знаю, Жозеф, знаю. Черт-Побери отважнее всех нас. Но что они с ней сделают?…

Ждать ответа на этот вопрос пришлось недолго. В тот же вечер, незадолго до полуночи, на Желтую Виллу нагрянуло гестапо.

Мадемуазель Марсель даже под пытками не проронила ни слова.