— Тогда я спокоен, — заявил Галкин, сделав серьезную мину.

— А вот я — нет, — сказал Беляев.

— Это почему?

— Потому что спиртное распивать на работе запрещено.

— Не спиртное, а слабоалкогольное, — буркнул Галкин. — И потом, никто не распивает.

— Чего же ты с этими бутылями по вагону носишься, как дурень со ступой?

— У напарника конфисковал.

— Ну? — изумился Беляев.

— Вот тебе и «ну», — сердито произнес Галкин. — Николаич пивка для рывка предложил, а я ему: «Не положено».

— Молодец.

— Сам знаю. Ну-ка…

Потеснив недоумевающего Юдина, Галкин протиснулся в туалет, отвинтил крышку и принялся лить пиво в унитаз. Выражение его лица было страдальческим, но решительным. Как будто он себе собственноручно зуб рвал. Или пулю удалял, полученную во время героической обороны.

В переднем тамбуре, расположенном в противоположном конце вагона, разговор шел не о напитках и не о вентиляционной установке. Там была выбрана тема более увлекательная. Обсуждали ее двое — Антон Новиков и Виктор Титов, вооруженные такими же укороченными «калашами», как те, что находились у Юдина и Беляева.

С первого взгляда Новиков был писаным красавцем — густые черные брови вразлет, тонкий нос с горбинкой, яркие, вечно влажноватые губы. Портили его плохие зубы, тем более что некоторые из них вообще отсутствовали, вынуждая его строить из себя неулыбчивого, немногословного парня. Отчаянно смелый, просто-таки бесшабашный в бою, он до чертиков боялся дантистов, а потому предпочитал лечить зубы сам, то полоская рот какими-то экзотическими настойками, то втирая в десны еще более экзотические мази. Все это помогало мало, а скорее всего и вовсе не помогало.

Общаясь с девушками, Новиков старался не улыбаться и цедил слова так, что казался парнем угрюмым, хотя натура у него была жизнерадостная, живая. Раскрывался он лишь в компании боевых друзей, знавших его как облупленного. От них ему скрывать было нечего, да и незачем.

— Вот захожу я в кухню, а она такая стоит… — Новиков изобразил руками нечто вроде фигурной вазы. — Просвечивается вся на солнце в халатике своем беленьком.

— А под ним? — взволнованно спросил Титов, кряжистый, мохнатый коротышка, у которого волосы росли повсюду, да так густо, что он смахивал на небольшого кривоногого медведя, обряженного для потехи в военную форму.

— А под ним известно что, — усмехнулся Новиков.

— Ничего?

— Почему ничего… Трусы, лифчик, все как полагается. Но халатик-то просвечивается.

— Это хорошо. — Титов сглотнул слюну. — А то моя вон напялит какую-то хламиду байковую и шляется в ней по дому днем и ночью. Я ей: «Дай хоть тебя рассмотреть, Люсь». А она: «Себя рассматривай. В зеркале». А чего я там не видел?

— Ну, зрелище, наверное, выдающееся, — засмеялся Новиков, выставляя на обозрение подводившие его зубы. — Есть на Волге утес, диким мохом оброс.

— Сам ты утес, — надулся Титов. — Щас двину в пятак, чтоб знал.

— Это же песня такая, чудак-человек. — Новиков приобнял товарища. — Народная. Батя любил петь, как выпьет.

— А эта твоя… как ее?.. Она чего поет?

Таким образом бесхитростный Титов решил перевести беседу на более интересную ему тему.