…Я продолжал много смотреть телевизор. Скоро программы стали записывать заранее. Никаких накладок больше не было.

И я так и не узнал: что это была за передача, какие артисты, понарошку или всерьёз они поругались и удалось ли им помириться.

А главное — я не узнал, кто был прав. Водятся или нет в реке Клязьме сомы.

Телевидение лишило меня этой возможности.

УПРЯМСТВО

…Однажды я здорово обиделся на маму и папу. Было это так.

Мама попросила сходить меня за хлебом.

— Не хочу, — сказал я честно. — Лучше вы кто-нибудь сходите.

— Интересно, — возмутилась мама, — а чай ты пить хочешь?

— Чай хочу, — спокойно ответил я.

В это утро я весь был какой-то тяжёлый: тяжёлые были руки и ноги, голова сама собой ложилась подбородком на стол и даже ресницы хлопали неохотно.

— Ну вот что, — сказала мама твёрдо. — Быстренько переобуйся и сбегай, мы тебя ждём.

Я тяжело вздохнул и тяжёлыми шагами отправился переобуваться.

Булочная была за углом, можно сказать, во дворе. Но сегодня — вернее, в тот день — этот путь представлялся мне необычайно длинным.

…Хлопая крыльями, вылетали из чердачных окошек толстые голуби. Сверкали окна первых этажей, пуская мне в глаза крупных солнечных зайцев. Я вяло похлопал носком ботинка по краю лужи и серые брызги стали быстро таять на сухом асфальте.

Дворничиха чуть не облила меня из шланга, и я пробежал вперёд, в густую тень старого жёлтого дома на Большевистской улице, здесь у подъездов всегда пахло мышами, а на окнах торчали противные цветы в горшках — нежное утро не радовало меня, и я шёл и сочинял про себя историю, грустную и поучительную.

Вот приду я в булочную, возьму батон белого и полбуханки чёрного, а тут и окажется, что хлеб-то подорожал!

— Ещё две копейки, — скучно окажет толстая тётя с густо накрашенным лицом у кассы и нетерпеливо постучит ногтями по пластмассовому блюдечку для денег.

А денег-то у меня нет! Только две пятнашки. Буханки, понятное дело, я оставлю напротив тёти, на железном столике рядом с кассой, а тридцать копеек — в пластмассовом блюдце с выемкой, прибегу домой и крикну с порога:

— Сами идите доплачивайте за свой хлеб!

И расстроенный папа заспешит в булочную, сжимая в кулаке две копейки, а мама станет утешать меня, нальёт горячего чая и насыплет в чашку четыре полные ложки сахара.

Но денег оказалось достаточно. Тётя равнодушно бросила две копейки сдачи и я, сунув хлеб в рыжую рваную авоську, полетел назад, домой.

Я был рад, что всё кончилось хорошо и я победил упрямство и сосущую слабость в затылке и под коленками.

Но радость была преждевременной.

Мама встретила меня в прихожей, сунула в руку рубль и весело сказала:

— Знаешь, а у нас и сахара нет! — и вот тут что-то случилось.

— Не пойду, — упрямо сказал я и сел на табуретку, даже не успев толком ничего подумать.

Видеть опять тётю у кассы не хотелось.

— Что ты маячишь перед глазами, — скажет она раздражённо. — Сразу всё надо покупать, я вам тут не нанималась на счётах щёлкать…

Я так ясно услышал тётины слова, что почти сразу повторил их вслух:

— Я вам… не нанимался бегать туда-сюда, — сказал я глухо и отвернулся к стене.

— Что-что? — слабо спросила мама. И крикнула в кухню:

— Отец! Иди посмотри, что он вытворяет!

Она знала, что я боюсь, когда папа сердится. Это было с её стороны маленькое, но предательство.

— Всё равно не пойду! — закричал я и бросил авоську с хлебом на пыльную галошницу.