Наконец они достигли равнины. После долгих проволочек герцог, который уже не раз терял терпение, приказал выступать. Рожер занял место в арьергарде, поскольку его конек не слишком годился для ударной кавалерии; и вот он скакал посреди недовольно гомонящей толпы, знавшей, что вся приличная добыча, как всегда, достанется передним, а им придется месить зимнюю грязь на проселочной дороге, истоптанной вьючными животными и изрытой глубокими лужами. Он втянул голову в плечи и сделал вид, что не слышит обращенных к нему расспросов.

И пока христианское воинство боролось с досадными задержками, закономерными для первого дня похода, то и дело возникавшими по вине неумелых погонщиков и неопытных животных, Рожер неотступно думал о крахе своей семейной жизни. Разрыв с Анной был горек сам по себе, но еще тяжелее оказался удар, нанесенный его гордости. Бесконечно прокручивая в мозгу последние слова Роберта и Анны, Рожер понял, что потерял остатки самоуважения. Он действительно был никудышным рыцарем, слишком малодушным, чтобы завоевать лен даже в этой захваченной пилигримами огромной новой стране, и, следовательно, заслужил все то, что с ним случилось. Если бы только он внял совету Анны и открыто перешел на службу к графу Тарентскому! Клятва, данная в Нормандии, больше двух лет назад, за тысячи миль отсюда, в совершенно других условиях, ничего не значила: присягая герцогу Роберту, он еще не знал, сколь нерешителен этот вождь. Казалось, больше никто не придает значения тщательному соблюдению формальностей, которое стоило ему жены… Но туг он вспомнил слова отца: граф Гарольд потерял трон и жизнь, потому что оказался клятвопреступником. В это свято верила вся Англия. Что же оставалось делать ему, Рожеру? Ведь, кроме чувства рыцарской чести, существовало и такое понятие, как Божий гнев. А потом его кольнула другая мысль. Очень плохо, что его жена открыто ушла из дому к более достойному и процветающему человеку, но все могло сложиться еще хуже. Что было бы, если бы неверная Анна продолжала жить с ним под одной крышей? Пока он мерз и голодал в Кладбищенском замке, она принимала у себя кузена Роберта. И он, как последний идиот, просил кузена присмотреть за Анной! Ах, как, верно, они потешались над ним, когда он день и ночь рисковал жизнью, зарабатывая гроши, чтобы ублажить ее грешное тело! Он принялся вспоминать месяцы изнурительной осады, начавшейся в октябре 1097 года, и понял, что каждый раз, когда он уходил на долгое дежурство, эта преступная пара проводила время, предаваясь плотским утехам. А он-то был уверен, что кузену можно доверить свою честь, поскольку звание рогоносца опозорило бы не только Рожера, но и весь род! Теперь он видел, что эта история ничуть не повредила репутации Роберта в глазах тех, чье мнение кузен ценил. Одно дело — принадлежать к роду глупцов, не умеющих удержать собственных жен, и совсем другое — самому быть дерзким и удачливым похитителем женщин. Ах, как уважают таких людей бандиты и развратники — трижды проклятые, бессовестные разбойники, итальянские норманны! Он вспомнил и то, как Роберт в последний раз появился у них дома, когда Анна и Рожер поссорились из-за присяги герцогу. Теперь все предстало перед ним в истинном свете. Вот почему кузен принарядился, вот почему Анна так громко пела балладу: она хотела, чтобы он услышал из-за двери, какая печальная судьба уготована любовнику, когда муж неожиданно остается дома. Это была песня-пароль, песня-предупреждение! Но их связь тогда так и не обнаружилась, и они были счастливы, занимаясь любовью у него за спиной, а Роберт еще и уговаривал его остаться в Антиохии и стать вассалом князя.