Змей поднял глаза, глядя поверх голов, над людьми, глядя в светлое утреннее небо. Улыбка сползла с лица. Так и не опустив взгляда, он рухнул на колени перед Вильямом. И толпа на площади сомкнулась над ним.

Варвара Степановна со вздохом осела в кресло у окна. Видеть, что будет дальше ей не хотелось. Она знала, как это бывает. Что бы там ни произошло, по каким бы причинам не потерял Змей силу и неуязвимость, судьба его была ясна. Озверевшие горожане разорвут врага голыми руками. Успех миссии нелепо и глупо стал провалом.

Светлое небо зарозовело. Солнце всходило на западе, в первый раз за пять столетий тень от холма не падала на город, и яркие, ясные лучи заливали улицы, блестели на цветной черепице крыш, перемигивались с флюгерами и оконными стеклами.

Что там внизу?

Удивительно, но Змей все еще был жив. Сколько в нем силы? Не магии, обычной, человеческой силы? Избитый, искалеченный, в обрывках одежды, залитых густым, почерневшим серебром, он был еще жив, хотя переломанные кости разрывали кожу, когда младшие Гюнхельды приковывали поверженное чудовище к столбу лежащему на раскиданных вязанках дров. Губы шевелились… Он смотрел в небо, он говорил что‑то… Вильям приказал, и Змею выкололи глаза. А он вдруг снова усмехнулся. Оскалив, страшные в изуродованном провале рта, острые белые клыки.

Эйтлиайн

Вот уж не думал, что доведется так умирать. Всегда считал, что погибну в бою, естественно, в бою с Бантару, а вышло так некрасиво. Смертные… Сделать мне больно они не могли, что сделаешь мертвому? Больно сделала Элис, но эту боль я заслужил, тут не поспоришь. И единственное, чего было жаль, так это рассвета. Рассвета, которого я так и не увидел. И ведь просил же их… да где там! А в смертном облике видеть без глаз не могу даже я.

Зато я слышал.

Слышал, как они разбегались, прятались по домам, искали убежища за дверьми собора. Значит скоро… уже сейчас. Когда умирает тварь вроде меня, точнее, тварь, вроде той, какой они меня считают, никто не должен видеть этой смерти, иначе злой дух в поисках спасения войдет в чужое тело.

Если бы я мог!

В темноте стало страшно, я услышал, как упали факела на пахнущие бензином связки хвороста, и… да, испугался. Не знаю чего. Не смерти же. Боли? Копыт Бантару? Светоносный создатель мой, ты, чья власть безгранична, прими мою душу…

– Я убил его, – пробормотал Курт и резко остановил машину.

Вильгельма бросило вперед, он едва успел упереться в спинку переднего сиденья, другой рукой прижимая к себе бесчувственную Элис.

– Ты что?

– Я должен был пожелать спасения для всех. А попросил спасти только нас троих.

– Ну, так давай вернемся. Отвезем Элис в больницу и…

– Поздно, – Курт смотрел за окно, – рассвет. Змея уже не спасти. Я не подумал… ну можно ли быть таким дураком?! Я не подумал, что он останется там.

– Не мог же ты думать сразу обо всем… Эй, – Вильгельм заглянул в лицо Элис, – кажется, она проснулась.

Зеленые, довольно‑таки бессмысленные спросонья, но такие трогательные глаза Элис обвели их лица, салон машины, изумленный взгляд сфокусировался на капитане, и Элис сонно спросила:

– Мне брать что‑нибудь кроме оружия? Или… ох, господа, – высвободившись из рук Вильгельма, она потерла глаза и деликатно зевнула, – какой странный сон мне привиделся.

Варваре Степановне все происходящее напомнило взрывные работы.