Может быть, ошибка Бориса Бедного заключалась в том, что он захотел повторить эту удачу. Чаще всего подобные попытки не приводят к цели.

Он был шумный, веселый и в то же время скромный, несколько даже скрытный человек. Он переживал молча, трудно, с достоинством и то, что другие, приходившие прежде советоваться, смотревшие в рот, стали говорить с ним порой снисходительно, сами того не замечая. Им казалось, что они уже значат больше, чем он.

Он упорно работал. После него остался оборвавшийся где-то на середине, а может, ближе к концу, громадный роман — о том, что он так хорошо знал: о лесах и реках Севера, о людях отдаленных леспромхозов и сплавных контор. Эти рукописи и черновики пока ждут своего прочтения.

И нельзя еще не сказать следующего. В жизни Бориса Бедного была одна постоянная горькая боль. Летом сорок первого, в жестоких боях под Воронежем, он, командуя стрелковым взводом, попал в окружение, а потом в плен. Он был увезен в Германию, в лагерь, на тяжелейшие работы. Он прошел изощренный ад, не потеряв и не уронив себя. Это очевидно: уже в октябре сорок пятого он был демобилизован в своем же офицерском звании младшего лейтенанта запаса и вскоре приступил к работе по специальности.

— Напиши! — говорил я ему, не часто, всего раза два.

— Напишем, обязательно! — отвечал он бодро. — Собираемся с силами!..

А однажды сказал серьезно, что, может быть, напишет книгу об этом, но позже, в конце…

И вот хочется подумать о проблеме откладывания своей главной книги. Книги о себе, детстве, юности, любви, войне. О том, что не уйдет. А ведь может и уйти. И уходит.

В день похорон его близкий многолетний друг еще по лесотехнической академии Роман Морозов сказал мне, что недавно тоже приставал к Борису и получил ответ:

— Точим карандаши!

Его стиль, его защитительный юмор.

Я вспомнил о тяжких страницах его жизни еще и потому, что как-то к нему неожиданно заехали два его сотоварища тех лет. Один из них Герой Социалистического Труда. И они рассказали о том, о чем сам он не говорил никогда. О том, сколь многим они ему обязаны. Он был старше их, почти мальчишек, уже сложившийся человек. И он твердил им:

— Не наклоняйтесь за окурком! Сохраняйте достоинство. Вы же советские люди!..

Он помог им остаться людьми. Теперь же он объяснял, как всегда, в своей манере, шумно, с экспрессией:

— Мне было легко советовать. Я же был некурящий… — А они смотрели на него с обожанием.

У него была общественная жилка. Он нес немало различных нагрузок. Долгое время состоял в руководстве «Клуба рассказчиков». Московские прозаики собирались в ЦДЛ, наверху, в гостиной, тогда это называлось в «восьмой комнате», читали вслух и обсуждали рассказы друг друга, пили чай с пирожными, что сообщало заседанию особую домашнюю доверительность. Потом традиция чаепитий оборвалась и долго вспоминалась, как золотая пора «Клуба». Когда же захотели ее восстановить, то выяснилось, что угощение выставлял сам Борис Бедный.

С Литературным институтом, нашей alma mater, он был связан еще более двадцати лет. Уже как преподаватель. Вел он семинар и на Высших литературных курсах.