Но как раз в этот миг отворилась дверь магазинчика, мимо которого я проходила, и оттуда вышла рослая, некрасивая старуха в белом креповом платье и белой летней шляпке, украшенной гирляндою крупных красных роз. Впрочем, сказав, что платье и шляпка белые, я сильно преувеличила: они были серые от грязи, как и сама старушенция. Мантилька, рюши, ленты — все до того замызганное, будто побывало в грязной луже.

Я сразу смекнула, что эта особа, которая посреди холодной зимы ходит в летней шляпе и креповом платье, определенно не кто иная, как Оборванка, о которой я не раз слыхала, но которую никогда раньше не видела. Мне всегда представлялось, что ее окружает этакий романтический ореол, ведь бедняжка повредилась рассудком, оттого что жених бросил ее, и теперь зимой и летом ходит в чем-то вроде подвенечного наряда.

Увидев Оборванку, я, конечно, остановилась, чтобы хорошенько ее рассмотреть, а она вообще не обратила на меня внимания, просто стояла у двери магазина и глядела вверх.

Внезапно лицо ее исказила ужасная гримаса, она воздела руки и разразилась жутким криком или воем — даже не знаю, как его назвать:

— О Боже, неужто мне выпало любить изменника!

Никогда я не слыхала ничего более жуткого. Голос был совершенно нечеловеческий, казалось, кричал дикий зверь, лев или тигр. Слова-то совершенно не устрашающие, но все вместе похоже на протяжный звериный рык.

Она еще раз выкрикнула те же слова, но я уже не могла стоять на месте. Я не шла, я бежала всю дорогу до полковницы и добралась туда, опоздавши минут на десять, не больше.

Полковница обрадовалась, увидев меня. Я попросила прощения за опоздание, но она сказала, мол, сущие пустяки, что я не рассчитала время, главное — ничего плохого не случилось. Она-то боялась, не захворала ли я, и уже хотела послать горничную к Афзелиусам, узнать, как обстоит со мною.

Да, хороша бы я была, если б не встретила Оборванку и страх не вернул меня на путь истины.

Четверг 20 марта

Я не преминула рассказать полковнице, что встретила Оборванку и что выглядела она совершенно жутко. Полковница очень заинтересовалась и была вправду взволнована.

— Да, любовь — страшная штука, — несколько раз повторила она. — Ничего нет ужаснее любви.

В тот же день, немного позднее

Я склоняюсь к мысли, что как раз хорошо, что студент помолвлен. Выйди я за него, у меня бы определенно не нашлось времени писать романы, а ведь желала-то я именно писать.

Вдобавок я стала бояться любви, с тех пор как увидела Оборванку.

Любопытно, что за приключения пережила полковница, ведь выглядела она так испуганно.

Десятая неделя

Понедельник 24 марта

(Нынче, когда я устроилась в гостиной писать, с Акселем Оксеншерной произошло кое-что странное, но об этом я расскажу попозже.)

Вчера мы все утро провели в Каролинском институте. Разумеется, не дядя с тетей и не старая Улла, но Элин, Аллан, я и обе служанки, причем мы обошли все это учреждение от подвала до чердака.

Из дома все вышли в радужном настроении, ведь нам предстояло увидеть Каролинский институт. День выдался свежий и ясный, всё вокруг казалось таким красивым. На мосту Кунгсхольмсбру я даже невольно остановилась и огляделась по сторонам. Вспомнила, как Элин Лаурелль постоянно твердит, что на мостах всегда очень красиво. По ее мнению, вид с палубы парохода вовсе нельзя назвать необыкновенным, ведь, находясь слишком близко к воде, не имеешь обзора, а вот когда стоишь высоко на мосту и смотришь вверх и вниз по течению, от восхищения просто дух захватывает. И вчера утром, когда шла через Кунгсхольмсбру, я подумала, что Элин Лаурелль совершенно права.

У тетиной кухарки есть тетушка, которая замужем за швейцаром Каролинского института, и каждый раз, побывав у нее в гостях, кухарка хвастается, сколько чудесного и замечательного ей довелось увидеть.