Но тетя сказала, что и речи быть не может, чтобы я осталась дома. Нельзя обижать тетю Марию, она ведь всегда относилась ко мне очень благожелательно, — пришлось пойти, конечно.

Я действительно скучала, особенно поначалу. Толком не знала, куда себя девать. Сидеть с малышней в детской и наряжать кукол или расставлять оловянных солдатиков отнюдь не весело, и я осталась в гостиной со взрослыми. Но там мне все время казалось, что я мешаю и им хочется меня отослать.

Гостей оказалось не так уж много. На диване подле тети сидела старая г-жа Т., маменька г-жи Б., у нее вокруг лба седые локоны, и она до того красивая, что я бы с радостью сидела и смотрела на нее сколь угодно долго. У диванного столика было еще несколько дам, но я так и не выяснила, как их зовут.

Мадемуазель Адель С., которая так смеялась надо мной, когда я сказала про герцога Эстеръётландского, тоже присутствовала, но не сидела с другими дамами, а стояла у окна, беседуя с дядей Уриэлем. Я бы с огромным удовольствием послушала, о чем они говорят, потому что мадемуазель С. всегда рассказывает много интересного, но стояли они слишком далеко.

Впрочем, немного погодя оба они направились к дивану. А проходя мимо меня, мадемуазель С. остановилась и положила руку на плечо дяди Уриэля.

— Мне всегда хотелось послушать, что вы думаете о позитивизме, Уриэль, — сказала она. — Теперь так редко удается поговорить с вами.

— Боже милостивый! — воскликнул дядя. — Неужели вы надумали приобщиться к религии человечества, Адель?

— Да, к чему-то ведь надо прислониться, а поскольку я теперь не верю в…

Дядя поспешно взмахнул рукой и шикнул на нее.

— Prenez garde aux enfants! — тихо сказал он.

(Я едва не прыснула. Вспомнила сову-отца из сказки Андерсена «Сущая правда». Он тоже говорил «Prenez garde aux enfants», точь-в-точь как дядя.)

Мадемуазель С. повернула голову и, увидев, что я сижу совсем рядом, пожала плечами, с весьма раздосадованным видом.

— Я, конечно, знаю, вы, Адель, не верите в старинные истории про дьявола, — сказал дядя, — и со своей стороны тоже полагаю, что надобно их похерить.

По дядину тону было совершенно ясно, что про дьявола он упомянул просто для отвода глаз, да только все равно опоздал, я прекрасно поняла: мадемуазель С. хотела сказать, что не верит в Бога. Дядя заметил, как я всполошилась. Оттого и попытался завуалировать и изменить смысл, что очень мило с его стороны.

Дядя и мадемуазель С. намеревались пройти дальше, но тут я встала и схватила дядю за рукав. Дело в том, что я подумала так: раз я теперь знаю, что собиралась сказать мадемуазель С., то должна как-нибудь ответить, чтобы она поняла, что я все равно верю в Бога, сколько бы она ни рассуждала о позитивизме, но, понятно, я слегка оробела и замялась.

— Чего ты хочешь? — спросил дядя.

И как раз в эту минуту прибежала кузина Элин, позвала меня в детскую разукрашивать пасхальные яйца.

Так что я ничего не сказала дяде и мадемуазель С., а пошла за Элин.

Весьма трусливо с моей стороны. Ведь я должна была сказать, что верую в Бога, а не убегать. Должна была преодолеть свою робость, а не думать о Даниэле, который вечно боится, как бы ему не пришлось за меня краснеть, должна была свидетельствовать, по примеру давних христианских мучеников.

Да, именно так мне следовало поступить. И когда вошла в детскую, я чувствовала себя полной дурочкой.

Тут надобно сказать, что, когда мы принялись расписывать пасхальные яйца, в детской воцарилось веселое настроение. Мы даже придумали стишки, которые карандашом написали на скорлупках. Кузина Элин — большая мастерица рифмовать, недаром ее дедушка был знаменитым поэтом-скальдом, да и дядя Уриэль сочиняет очень красивые стихи.