И день выдался на редкость погожий. Снегу в Стокгольме выпало куда меньше, чем у нас дома, в Вермланде, да и тот, что выпал, уже почти растаял. Сточные канавы полны серой воды. Она далеко не такая прозрачная и искристая, как в нашем Полоскальном ручье, но все равно занятно смотреть, как она в пене спешит куда-то. В одном месте несколько соломин и обрывок тряпки образовали на дне канавы маленькую запруду, и вода выплеснулась из канавы на мостовую. Даниэль не мог спокойно пройти мимо, студенческой тросточкой вытащил солому и тряпку. Забавно было смотреть, ведь в этом — весь Даниэль. Дома в пасхальные каникулы он всегда рыл во дворе канавки, чтобы отвести талую воду.

На площади (она носит имя Карла XII) оказалось множество нарядной публики, которая прогуливалась по красивой аллее с восточной стороны. Я показала Даниэлю и Фредриксона, и Альмлёфа, и генерала Лагерберга, и многих других примечательных особ, которых я знала в лицо, а он нет. И подумала, что он наверное доволен, что я в Стокгольме как дома. И чувствовала себя настоящей стокгольмской жительницей.

Когда показался сменный караул, впереди которого вышагивали мальчишки, мы как раз подошли к памятнику Карлу XII и остановились на краю тротуара, ожидая, пока они пройдут мимо. Я уже издалека увидела, как тамбурмажор взмахивал своим красивым бунчуком и как надраенные медные инструменты сверкали на солнце. Гремели барабаны, пронзительно пели трубы, и все вокруг шагали в такт музыке.

Так интересно, так красиво, так волнующе. С самого приезда в Стокгольм я не ощущала такой бодрости и душевного подъема.

И совсем уж кстати развод караула происходил под звуки марша, который я знала, потому что г-жа Хедда Хедберг много раз пела его у нас дома, в Морбакке. Она говорила, музыка марша взята из оперы «Пророк», но чьи там слова, ей неизвестно. Я давненько не слыхала этих слов, но они всплыли в памяти, когда я узнала мелодию.

Что такое?

Внезапно мне почудилось, будто что-то неладно. Народ оборачивался, смотрел на меня. Может, я потеряла ленту из косы или что-нибудь еще?

И тут я услышала голос Даниэля, ужасно строгий и неодобрительный:

— Сельма, это ты поёшь?

Представьте себе, я действительно пела! Стояла посреди толпы людей у памятника Карлу XII и пела: «Шагом марш! Смотрите, караул разводят!». А сама я не отдавала себе в этом отчета. Совершенно забыла, где нахожусь.

Я жутко смутилась. Опять сыграла на руку Даниэлю. Теперь он, конечно, думает, что я все такая же невозможная и никогда не научусь вести себя по-людски. Подумать только — распелась посреди площади!

Даниэль состроил такую мину, которая напоминает мне про «мене, мене, текел, упарсин». Однако испугалась я не настолько сильно, как испугалась бы всего несколько месяцев назад. Во-первых, пела я негромко, просто мурлыкала, а во-вторых, не так уж и страшно, если человек пропел несколько строчек старинной песни, когда сияет солнце, и гремит музыка, и весь мир полон новой жизни.

В детской у дяди Уриэля ночью накануне Пасхи

(Нынешней ночью мне не спится, я зажгла свечи, попробую кое-что записать в дневнике. Может быть, успокоюсь, изложив на бумаге то, что занимает мои мысли.)

Сегодня мы были у юстиции советника Б., отмечали канун Пасхи. Дядя Уриэль, по-видимому, всегда угощается там пасхальными яйцами, а нынче конечно же позвали и нас с Даниэлем. Вообще-то я предпочла бы остаться дома, так как знала, что заскучаю. В семье юстиции советника Б. двое детей, Арвид и Марианна, но они ровесники Элин и Аллана, а ни мальчика, ни девочки моих лет на праздник не приглашали.