|
Он обнял меня и чуть не расцеловал, ведь Нурены всегда такие сердечные. Следом за Адольфом Нуреном подошел Эрик Карл Линд из Филипстада, который раньше был домашним учителем в Гордшё у Карла Августа Вальрота, а теперь живет вместе с Адольфом и слывет невероятно сведущим, бережливым и аккуратным. У входа я встретила еще и Андерса Лагерлёфа, сына папенькина кузена д-ра Магнуса Лагерлёфа из Кристинехамна. Мы с ним добрые друзья, потому что он всегда приезжает в Морбакку семнадцатого августа, и я очень обрадовалась встрече с ним. Под конец прибежал и кузен Теодор Хаммаргрен. Он будет петь в концерте, ведь у него изумительно красивый голос, но сейчас он опаздывал, а потому не мог задержаться и поздороваться, только помахал нам рукой.
Все было ужасно весело и красиво. И погода вполне хорошая. Словом, все как и полагается в Упсале. Мы как раз собирались войти, когда я увидела мадемуазель Иду фон К. На сей раз сомневаться не приходилось, это действительно была она. И не одна, а в обществе маленького, весьма корпулентного господина средних лет и высокой, красивой и статной женщины. Вероятно, это ее родители. Жениха я не заметила, но, по крайней мере, повеселела, так как совершенно уверилась, что с ним все в порядке. Ах, если б я умела передать, как чудесно пели студенты! Но как об этом расскажешь? Представьте себе лес, где на деревьях листья из тонкой стали, маленькие, звенящие листочки на длинных трепещущих черенках, и, когда налетает сильная буря или пробегает легкий ветерок, стальные листочки приходят в движение. Мне кажется, было бы похоже на пение студентов. Или можно вообразить себе большое облако, плывущее по небу, но полное не дождевых капель, а звуков, которые низвергаются на тебя, и ты разом слышишь и грозовые раскаты, и видишь солнце. Нет, все-таки я не способна описать пение студентов. Придется подождать с этим до тех пор, когда я состарюсь. Когда мы вернулись к докторше, настало время обеда. Все студенты-пансионеры собрались в столовой, Даниэль познакомил меня с ними, но их имен я не запомнила. Я ведь вообще плохо запоминаю имена. Сидела я за одним столом с докторшей, Даниэлем, Корой Хедберг и кузеном Теодором Хаммаргреном, он тоже докторшин пансионер. За обедом разговаривали только о том, как будет с вечерним праздником. Погода испортилась, нахмурило, подул ветер, и почти все опасались, что пойдет дождь. Но если начнется дождь, то карнавальное шествие конечно же отменят, как и праздник в Ботаническом саду, с речью доцента Монтана в честь Весны, с пением «Всеобщей песни» и питьем пунша. Обед закончился, а с погодой по-прежнему никакой ясности. Кое-кто из студентов твердил, что праздник состоится, даже при небольшом дожде, а кое-кто говорил, что это невозможно. Ну что за радость — карнавал под дождем? В конце концов целая компания пансионеров вызвалась пойти разузнать, как обстоит дело, а потом вернуться и рассказать. И они ушли, да-да, уйти-то ушли, только вот ни один не вернулся, а мы — докторша, Адольф, Кора, Даниэль и я — всё сидели и ждали. Понятно, мы немножко заскучали, а поскольку никто не возвращался, Даниэль сказал, что пойдет на разведку. И очень быстро вернется. Но представьте себе, Даниэль тоже не вернулся! Между тем уже пятый час, в пять начнется карнавальное шествие, если, конечно, его не отменили. Наконец Кора и Адольф Хедберг вызвались пойти на улицу и разобраться, что к чему. И уж они-то, разумеется, вернутся всего через несколько минут. Выглядели они оба до невозможности благонравно и чванливо, никому и в голову не могло прийти, что с ними получится так же, как с другими. Однако ж получилось. Время шло себе и шло, а они не возвращались. Докторша Хедберг действительно относилась ко мне очень мило и дружелюбно. Она понимала, как я обеспокоена, что не попаду на весенний праздник (ведь в Упсалу-то я поехала именно ради весеннего праздника), и когда часы пробили пять, она, успокаивая меня, сказала, что время еще есть, так как в Упсале все всегда начинается на четверть часа позже назначенного срока. |
