Я осторожно ступаю по невидимому полу лестничной площадки, освещение которой так и не отремонтировали, я медленно поднимаюсь по лестнице, освещая каждую ступеньку светом экрана моего мобильного телефона. Дверь прикрыта, но не заперта. Экскаватор припаркован не там, где обычно, на его месте стоит пара маленьких кроссовок. Рихард кричит из кабинета: один момент, я разговариваю по телефону. Я вешаю шаль и куртку на вешалку, потом заглядываю в кухню. На пластиковой крышке кухонного стола стоит разрисованная карликами тарелка Леонарда, пустая, если не считать стерженька помидора и тщательно обкусанной овальной корочки хлеба. Сам Леонард, по-турецки скрестив ноги, сидит на ковре в своей комнате, освещенный настольной лампой, длинную шею которой он наклонил к себе, и листает книжку с картинками. На нем пижама, но видно, что мальчик еще не ложился. Рядом с ним на полу лежат завернутые в фольгу половинки шоколадок киндер-сюрприза, мальчик интересуется только содержимым, каковое гордо охраняет его кроватку — пират, человек-паук, рыцарь и неизвестное мне темно-синее чудовище.

Мы с Леонардом оценивающе смотрим друг на друга, это маленькое противоборство — мой взгляд усталый, его — живой и смышленый. Привет, говорит он, помедлив и не выказав особого удивления, я отвечаю: привет, Леонард, и делаю маленький шаг в комнату. С тех пор как его фотографировали, мальчик изменился, волосы коротко подстрижены и не такие кудрявые, лицо квадратное и белое, и похож он уже не на пралине, а скорее на маленького сына мясника. Здравствуй, приветствует он меня, совершенно незнакомую женщину в его комнате, с непринужденностью дитяти развода, он снова погружается в свою книжку, и я слышу, как он бормочет: пчела Мая. Я оглядываю себя — лимонно-желтый и черный — да, это мои цвета. Я сажусь рядом с ним на пол, с трудом подбирая под себя ноги. Снизу комната кажется больше. Свет настольной лампы задевает кусочек разобранной постели, я смотрю на прячущиеся в полутьме смятые простыни; при моей страшной усталости они кажутся мне на редкость гостеприимными. Ты еще не спишь? — спрашиваю я. Леонард — вежливый мальчик, не игнорирует мой вопрос, хотя он и кажется ему излишним. В его карих глазах появляется отчужденность; он смотрит на меня и отвечает: нет, меня разбудил телефон. Потом мальчик показал мне свою книжку, и я поняла: мне надо почитать ребенку, что и делаю, не слишком внятно произнося слова. Я немного возбуждена, у меня не очень много знакомых детей. Читаю до тех пор, пока Леонард не вытягивает ножки в клетчатых красно-синих, не очень чистых носках; он серьезно и чуть напряженно смотрит на дверной проем, где стоит его отец с телефоном в руке и, наверное, уже в течение некоторого времени наблюдает эту сцену. Прости, говорит он мне и помахивает телефоном. Рихард выглядит таким же усталым, как и я, и, так как все мы трое находимся в разных точках пространства, мне вдруг представляется, что мы — система разных вращающихся планет, занятых каждая отношениями своего собственного внутреннего мира и движущихся по раздельным, не зависимым друг от друга орбитам.

Мы уложили Леонарда спать, и, увидев его лежащим в кроватке, я вдруг снова ощутила приступ невероятной усталости и едва не вывихнула себе челюсть, но так и не смогла как следует зевнуть. В приглушенном свете, с коньячными рюмками в руках, мы с Рихардом соревновались в рассказах о банальностях прошедшего дня, но, возможно, наше поведение казалось мне столь абсурдным, потому что все, что мы делали, я мысленно контролировала, не выдам ли случайно своей измены.