— Ты не писала.

— Я писала!

— Ты прислала рисунок.

— Ну, я никогда не любила писать от руки, а компьютера у мальчишек было не допроситься. Да и не хотелось мне писать. Я не очень-то хорошо жила. Натворила кучу дел, о которых жалею. Не подумав, родила ребёнка…

— Бенджамина?

— Нет. Тот ребёнок был давно. Я сама была ещё ребёнком.

Чайник кипит. Я чувствую, как кипят мои собственные мысли.

— Что с ним сейчас? — спрашиваю я. — Ты его бросила?

По её щеке ползёт слеза.

— У меня её отобрали. Я была плохой матерью.

— Ты чудесная мать Бенджамину.

— С Эми я была другой. Я любила её, любила до безумия, но в то время я сидела на этой дряни и сама себя не осознавала. Мне сняли квартиру, помогли устроиться, но я даже за собой не могла следить, не говоря о ребёнке. Она часто болела. Я тоже болела. Я воровала. Однажды я попалась. Меня отправили в исправительную колонию, а Эми забрали в приют.

— О Джина! — Теперь я её обнимаю.

— Нет, не стоит меня жалеть. Я это заслужила. Я сама виновата. Я все погубила.

— Как же они её у тебя забрали, если ты её так любила? Она была твоей дочкой. Почему тебе не разрешили её оставить?

— В колонии? Наверное, я не слишком сопротивлялась. Я чувствовала, что со мной у неё не лучшая жизнь. Не такая у неё должна быть мама. Я не хотела, чтобы её спихивали с рук на руки, из приюта в приют, как когда-то меня. Я позволила её удочерить. У неё замечательная семья. — Джина улыбается сквозь слезы. — Не смотри на меня так, Эйприл. Я хотела как лучше. Она счастлива, я знаю. И я счастлива. Когда её у меня забрали, я буквально сходила с ума. Но потом вышла на свободу, и у меня мозги встали на место. Я бросила все свои глупости — и вот какая я стала! Мне нужно сдать кое-какие экзамены. Это трудно, сама знаешь, как мне тяжело писать, но я стараюсь. Я буду социальным работником. И не таким, как эти старые курицы. Я сумею справиться с сорванцами, если они не будут меня слушать. Но в отличие от других, я знаю, что у них за жизнь. Меня они не обманут. Я все попробовала, через все прошла. Сейчас я разговариваю с ними, рассказываю, как это было. Есть крепкие орешки, кого не разубедишь, но младшие меня уважают.

— И я тебя уважаю, Джина.

Я краснею от того, как неуклюже это звучит.

— Надеюсь! — говорит она и наливает нам чаю, а Бенджамину — молока. Она улыбается. — Эйприл, что положено имениннице?

Я хлопаю глазами.

— Торт!

Джина достаёт из шкафа большую коробку. Она открывает её, и я вижу розовый пирог, украшенный горошинами «Смартиз», которыми выложено: «С днём рождения!»

— Я так и знала, что ты сегодня придёшь!

Я смотрю на неё, разинув рот. Джина смеётся.

— Шучу, глупенькая. Я испекла его для одного из соседских мальчишек. Я тут главный организатор детских праздников. Бенджамину очень нравится — все хотят с ним играть. Когда у кого-нибудь из ребят день рождения, я пеку пирог.

Я вспоминаю Мэрион. Должно быть, она уже купила праздничный торт у «Марка и Спенсера» и выложила его на любимое хрустальное блюдо. Она не понимает, почему я до сих пор не вернулась из школы. Она вот-вот начнёт волноваться.

Если бы у меня был мобильный, я бы ей позвонила. Сама виновата.

Какая чушь! Что за чушь я несу!

И все время, болтая с Джиной, уплетая пирог и угощая Бенджамина кусочками глазури, я думаю о Мэрион.

Я могу попросить Джину дать мне позвонить. Мне очень этого хочется. Но я не могу. Мэрион захочет узнать, где я. Если она поймёт, что я прогуляла школу, то здорово разозлится.