— Барон уже уехал из Парижа, — напомнила ей Гардения.

— Да, я знаю. Я полагаю, его в любом случае сочли бы виновным.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Гардения, с трудом удерживаясь от желания сказать все, что она думает о поведении барона.

Уже рассветало, когда герцогиня наконец заснула. Она выпила всю бутылку бренди и теперь выглядела усталой и очень старой. Гардения погасила свет и отправилась к себе.

Она лежала на кровати, не в состоянии заснуть, и молила Бога, чтобы они скорее пересекли границу, с ужасом думая о том, что будет, если герцогиню арестуют и их вернут в Париж.

— Я не оставлю ее, что бы ни случилось. Я не могу бросить ее! — говорила она себе, зная, что мама одобрила бы ее за верность, и кроме того, это было против всех ее жизненных принципов — бросить кого-либо в тяжелую минуту.

Поезд мчался вперед. Когда взошло солнце, Гардения поняла, что они уже подъезжают к морю, поэтому она встала и оделась. Она заглянула в соседнее купе, но герцогиня все еще спала. Гардения знала, что самый опасный момент будет, когда они приедут в Ниццу. Поезд, вероятно, простоит там не менее четверти часа, прежде чем отправится дальше по направлению к Монте-Карло.

Кондуктор принес ей кофе и спросил, не пойдет ли она завтракать. Гардения отрицательно покачала головой. Она чувствовала, что кусок застрянет у нее в горле. Что же касается герцогини, она была уверена, что после такого количества бренди, которое она выпила накануне, она вряд ли захочет есть.

— Когда мы прибудем в Ниццу? — спросила она кондуктора.

— Примерно через полчаса, мадемуазель.

Гардения разбудила свою тетушку. Герцогиня застонала.

— У меня раскалывается голова, — пробормотала она, а затем, открыв глаза, изумленно воскликнула:

— Где мы?! Куда мы едем?!

— Мы едем в Монте-Карло, — ответила Гардения. — Вы разве не помните?

Герцогиня снова закрыла глаза.

— Помню, — сказала она. — Я лишь молю Бога, чтобы с Генрихом было все в порядке.

Гардения нашла лекарства от головной боли, которые Ивонна, к счастью, не забыла упаковать, и с помощью двух порошков и стакана бренди ей удалось привести герцогиню в чувство.

Герцогиня, бросив взгляд в зеркало, обнаружила, что она ужасно выглядит, и принялась накладывать на лицо грим, подкрашивать ресницы и губы.

Когда поезд остановился на вокзале в Ницце, Гардения затаила дыхание. С платформы доносился обычный разноголосый шум; в коридоре сновали взад и вперед; слышались голоса пассажиров, которые звали носильщиков. Но их никто не беспокоил. Прошло несколько минут. Если бы тетю Лили собирались снять с поезда, полиция уже поджидала бы их. И Гардения почувствовала, как ее напряжение ослабевает. И лишь когда поезд снова тронулся, окутав станцию клубами дыма, она почувствовала, сколь велико оно было.

Гардения раздвинула занавески, наконец осмелившись выглянуть и посмотреть на солнце и море, которое было таким ярко-синим, что она вскрикнула от восторга. Она никогда не представляла, что на свете существует подобная красота. Она стояла у окна, глядя на проплывающие мимо виллы с садами, заросшими клематисом, на рощицы апельсиновых и лимонных деревьев, на людей, плещущихся в море, и на маленькие лодочки с белыми парусами, летящие по воде.

— Я никогда не думала, что Ницца так красива, — сказала она, обращаясь к тетушке.

Герцогиня не ответила. Она деловито наносила последние штрихи на лицо.

— Я выгляжу, как старая карга, — сказала она, обращаясь больше к самой себе, чем к Гардении.