— А ты спал?

— Значит, не спал, — Иэн без труда высвободился. — Я думал, в Париже ты по самые уши зароешься в проститутках и поэтессах.

— Поэтессах? — Джейми, похоже, это позабавило. — С чего ты взял, что женщины пишут стихи? Или что женщина, пишущая стихи, непременно будет развратницей?

— Конечно, будет. Дураку ясно: слова постоянно лезут им в голову, доводя до безумия, и бабенки начинают искать первого же мужчину, который…

— Значит, ты был в постели с поэтессой? — Кулак Джейми легонько стукнул его в грудь. — А твоя мама об этом знает?

— Я не стал бы рассказывать своей маме о поэтессах, — твердо заявил Иэн. — Нет, но Большой Жорж спал, и потом всем о ней рассказывал. О женщине, с которой он познакомился в Марселе. У него есть книга ее стихов, иногда он читает из нее вслух.

— Хорошие стихи?

— Откуда мне знать? Сплошь да рядом фразочки о том, как она теряет голову, как ее переполняют чувства, как разрывается ее сердце, но чаще всего о цветах. Есть одно небольшое и неплохое о шмеле, который занимается этим самым с цветком подсолнечника. В смысле, трахает его. Своим хоботком.

На какое-то время воцарилась тишина. Джейми представлял себе прелестную картину.

— Может, по-французски это звучит лучше, — предположил он.

— Я помогу тебе, — заявил Иэн, внезапно посерьезнев.

— Поможешь мне?..

— Помогу тебе убить этого капитана Рендолла.

Джейми с минуту лежал молча, чувствуя, как что-то сжимает его грудь.

— Господи, Иэн, — сказал он очень мягко. И снова умолк на несколько минут, вперив взгляд в корни дерева, лежавшего рядом с его лицом.

— Нет, — наконец сказал он. — Ты не можешь. Мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что другое, Иэн. Мне нужно, чтобы ты поехал домой.

— Домой? Что…

— Мне нужно, чтобы ты поехал домой и позаботился о Лаллиброхе — и о моей сестре. Я… Я Не могу поехать. Пока еще не могу. — Он с силой закусил нижнюю губу.

— Но у тебя там предостаточно арендаторов и друзей, — запротестовал Иэн. — Я нужен тебе здесь, дружище! И я не оставлю тебя одного, так? Когда мы поедем домой, то поедем вместе. — И отвернулся, зарывшись в плед, словно подводя черту в дискуссии.

Джейми лежал с плотно закрытыми глазами, игнорируя песни и разговоры, долетавшие от костра, игнорируя ночное небо над ним и ноющую боль в спине. Наверное, ему следовало бы помолиться за душу убитого еврея, но сейчас у него не было на это времени. Он пытался найти своего отца.

Душа Брайэна Фрейзера должна была все еще существовать, и юноша не сомневался, что его отец пребывает в раю. Но наверняка должен был быть какой-то способ дотянуться до него, почувствовать его. Когда Джейми впервые покинул дом, чтобы обучаться у Дугала в Беаннахде, он испытывал чувство одиночества и ностальгию, но Па сказал ему, что так все и будет, и что не стоит слишком беспокоиться по этому поводу.

— Думай обо мне, Джейми, и о Дженни, и о Лаллиброхе. Ты не сможешь видеть нас, но мы, тем не менее, будем здесь, и будем думать о тебе. Посмотри ночью вверх, и ты увидишь звезды. Знай, что и мы видим их.

Он приоткрыл глаза едва-едва, но звезды будто плавали, их яркость была размытой. Он снова крепко закрыл глаза и почувствовал теплое скольжение одинокой слезы по своему виску.

Он не мог думать о Дженни. Или о Лаллиброхе. Ностальгия исчезла еще во время учебы у Дугала. Инаковость, когда он приехал в Париж, ослабла.