А потом наступил переломный момент, от которого Хо так и не оправился, когда Хобим вернул сына домой к матери и взял с собой Палому, чтобы сделать ее особенной девочкой.

И все же долгое время Палома была убеждена, что быть девочкой — плохо. Долгое время она одевалась и стриглась коротко, как мальчишка, научилась смеяться над шутками, адресованными ей самой. В ее поведении словно читалось: «Да-да, разве это не смехотворно — быть девочкой? Разве я не смотрюсь по-дурацки? Ну да ладно, мне недолго осталось быть такой, и тогда мы все вдоволь посмеемся над тем, кем я была раньше».

Хобим, мужчина, который никогда не хотел быть кем-то еще, не мог осознать всю глубину растерянности и беспокойства, одолевающих Палому. Но в целом он понимал, что именно было не так, и понимал, что внутренний конфликт дочери происходил из того, что на острове не было девочек ее возраста. Оттого-то ее чувства по отношению к себе и к своему полу были так противоречивы.

Однажды Хобим взял Палому с собой на рыбную ловлю. Она была еще очень маленькой, и ее до этого никогда не брали в море. Она довольно редко бывала в отцовской лодке, за исключением праздничных экскурсий к лежбищу морских львов и нескольких поездок в Ла-Пас.

Они были вдвоем в лодке, и Палома пребывала в полном восторге. Она не стала спрашивать, почему ее вдруг освободили от домашних обязанностей и куда они плывут. Ей предстояло провести время с отцом в море — и этого было более чем достаточно. Она даже и представить не могла, что Хобим задумал это короткое путешествие для того, чтобы изменить ее отношение к себе самой.

Поверхность моря была безупречно спокойной, как масло, и такой плоской, что редкие волны воспринимались как припухлости на теле медузы. В лодке, встав на колени на передней банке, Палома перевесилась через нос. Острый деревянный нос врезался в воду, как остро отточенное лезвие в мясо. Девочка представила, что поверхность воды — это кожа огромной рыбы, а нос лодки — это нож, разделывающий рыбу на продажу.

Хобим опустил якорь, как показалось Паломе, в самой середине моря. На самом деле лодка находилась прямо над подводной горой, но поскольку до этого Палома никогда не была под водой, она не догадывалась, что, как и на суше, под водой встречаются горы, холмы, равнины и впадины. Для нее дно было чем-то далеким и опасным, чужой и неизвестной, как смерть, страной.

Хобим насадил на крючок половинку рыбы-иглы, но не забросил леску за борт. Вместо этого он дал дочери маску и воздушную трубку и велел надеть их. Затем он нацепил свою маску на голову и приказал Паломе прыгнуть в воду и держаться за якорный трос.

«Прямо здесь? — Палома была в шоке. — Здесь, в самой середине моря? Зачем?»

«Я хочу, чтобы ты кое-что узнала о вас, девочках», — сказал Хобим.

Она не поняла, что он имеет в виду, но послушалась и скользнула за борт. Хобим прыгнул за ней в воду и тоже повис на тросе, зажав его локтем, чтобы течение не утащило его в сторону. Затем он вытравил леску сквозь пальцы, опуская крючок с наживкой все ниже.

Когда Палома впервые увидела подводную гору, у нее перехватило дыхание. Открытие это было столь волшебным, словно ей довелось тайком заглянуть в рай; для нее это был новый мир, о существовании которого она не подозревала. Это был странный, очень оживленный и совсем не устрашающий мир (о чем она впоследствии вспоминала с удивлением). Она словно смотрела кинофильм, ведь жизнь, кипящая там, внизу, хотя и была совсем рядом, но текла совершенно отдельно от привычной жизни на суше. И несомненно, она была реальная, новая, завораживающая.

Палома с отцом лежали на поверхности, опустив лицо в воду. Когда Хобим говорил что-то, он слегка поворачивал голову, чтобы рот его оказался над водой, и Паломе не нужно было двигаться, чтобы отчетливо слышать его слова.