– Я тоже так думала. Но письмо ЧистойПравды действительно потрясло Алекса, и он предпочел разорвать отношения. Зато потом все-таки совершил «каминг-аут», и семья приняла это просто великолепно. Теперь он хочет поделиться этой новостью с Эллиотом и вновь его завоевать. Мы устраиваем Эллиоту сюрприз ночью в этот четверг, на эстраде в Брайтоне. Мы даже поставим одну из твоих песен – ты же знаешь, как им обоим нравятся Elements.

Ной сжимает мою руку, и я чувствую, как между нами проскакивает искра. Но прежде чем она успевает развиться во что-то большее, Ной поднимается с дивана.

– Мне правда нужно идти, Пенни. Скоро мое выступление. Но, конечно, ты можешь быть здесь сколько угодно, если тебе не надо уезжать прямо сейчас… Я был бы счастлив увидеть тебя и после концерта.

Я качаю головой.

– Нет, я пойду. Я встречаюсь с подругами.

– Так, значит, до свидания? – печально спрашивает он.

– Видимо… видимо, так.

Мы обнимаемся – так, как должны были сделать еще в Париже. Ной заключает меня в кольцо своих рук, а я обнимаю его за талию, утыкаюсь лицом ему в шею, вдыхаю его запах. Объятие длится дольше, чем это нужно, и ни один из нас не хочет его размыкать.

Наконец Ной отстраняется. На мгновение наши губы оказываются настолько близки, что хватило бы самого крошечного движения, чтобы поцеловаться – и тогда можно было бы забыть о нашем разрыве навсегда.

Но вместо этого мы отходим друг от друга еще дальше, и я смотрю, как он спускается по лестнице и исчезает в передней двери автобуса.

Глава пятьдесят четвертая

У меня нет сил выходить на улицу прямо сейчас. Так что я пользуюсь предложением Ноя и какое-то время сижу в автобусе, разглядывая все вокруг. Хочу напитаться атмосферой гастролей – потому что, видимо, вижу и чувствую это все в последний раз.

В воздухе висит мускусный аромат лосьона после бритья, а под одной из столешниц наклеен ряд стикеров с яблок – остатки одного из перекусов. Игры для «Иксбокса» валяются на столе передо мной, напоминая о Блейке, – но я с радостью замечаю, что приступы отвращения, которые я испытывала раньше при одном только упоминании о нем, теперь гораздо слабее. Гляжу в конец автобуса – там кто-то уже начал строить пирамиду из пустых пивных бутылок – и замечаю старую толстовку Ноя. Она свисает с крючка; белые шнурки-завязки потерлись и кажутся серыми. Это та самая толстовка, в которую он меня закутывал, когда мы в декабре устраивали пикник на крыше «Уолдорф Астории». Та самая, которую он принес мне вместе с корзинкой в Риме.

Внезапно вспоминаю, как Ной накидывал на меня эту толстовку, чтобы я не замерзла. Тогда я ощущала себя в абсолютной безопасности, стопроцентно защищенной – чувство, которого я не испытывала уже очень давно, с автокатастрофы, впервые вызвавшей у меня паническую атаку. Подхожу к толстовке и прижимаю ее к груди, вдыхая слабый аромат лосьона после бритья Ноя.

Не пойму, счастлива я или мне грустно. Все, о чем могу думать, – как ужасно мне хочется, чтобы Ной снова завернул меня в свою толстовку, взял за руку и сказал, что все будет хорошо, что мировое турне отменилось, и он остаток жизни проведет вместе со мной в Брайтоне. В среду вечером мы будем гулять с нашим щенком по побережью и каждое утро вместе заниматься йогой.

Но это лишь мечта.

Мои эмоции борются друг с другом не на жизнь, а на смерть, а разум осознает, что выгляжу я, мягко говоря, странно. Если кто-то вдруг войдет и увидит, что я сижу в концертном автобусе Ноя и вдыхаю запах его толстовки, что он подумает? Поэтому я вешаю толстовку обратно на крючок и иду к двери.

И замираю, услышав чьи-то голоса прямо возле двери. Один – очень громкий, командирский.