– Я жеребец? – Добродеев уставился на Монаха, не зная, смеяться ему или плакать. – Я жеребец? А ты кто?

– Я… – Монах пожевал губами, подергал бороду. – Я тяжеловоз.

– В смысле, лошадь? – уточнил Добродеев.

– Ну. Ты резво скачешь, даже газета твоя называется «Вечерняя лошадь», я же везу груз. Рабочая лошадь. А знаешь, кто Марина?

– Кто?

– Синица.

– Почему?

– Веселая, щебечет, пестрая, приятная. А Леонид крыса. Затаившаяся крыса. Диана не только ящерка, она еще статуэтка слоновой кости. Она статична, надолго замирает и не шевелится. Простодушна, наивна, не уверена в себе, но не шарахается, а застывает и смотрит. Марине нужны все, она любит толпу, крики, музыку, движение, шампанское, а этой нужен всего один, покой и тишина. Один или одна. У нее всего одна подруга. Они совпали, что говорит в пользу Марины. Она добрая. И то, что она спасала меня после аварии и плакала на меня, а потом пыталась разыскать… А вот почему она совпала с Леонидом… вопрос. Диана в смысле.

– Ты же его не знал! Нормальный парень, скорее всего…

– Во-во! Нормальный. Необыкновенная Диана и нормальный Леонид. Чего-то не хватает, Лео. Он даже очки не носил. Если бы только он был в очках! Это бы в корне все меняло. Запомни, нормальных парней убивают в драке, а его убили в его же доме. Пришли ночью, позвонили, он открыл, и его убили. Задолжал кому-то. Или месть. Очкариков так не убивают. Им кирпич падает на голову или… – Монах задумался. – Да мало ли! – Он махнул рукой.

– Еще пива? – Добродеев почувствовал, что еще немного, и он перестанет поспевать за крутыми взлетами Монаховой мысли.

– Давай.

Они выпили. Монах испустил глубокий вздох, чувствуя, что возвращается к жизни.

– Знаешь, Диана чего-то боится, – вспомнил.

– Боится? – встрепенулся Добродеев. – Чего?

– Она не знает.

– Ты думаешь, ей что-то угрожает?

– Вряд ли. Убийство, должно быть, навеяло. Сестра, мать… одни смерти, причем трагические. И брат неизвестно где. Но с другой стороны… Ты не задумывался, откуда берется страх?

– Что значит, откуда берется? Страх это страх. Напугать человека проще пареной репы. Даже здорового психически. А уж трепетную девушку вообще пара пустяков. Ночные звонки, шипение в трубку, человек, идущий следом на улице, пристальный взгляд, перегоревшая лампочка, всякие шорохи, темнота, бессонница. Ты, например, ничего не боишься?

– Ничего. Я из тех, кто боится за кого-то. Поэтому я одинок. Одинок и свободен. – Монах подпер голову рукой, уставился на темное окно, пригорюнился. – Вот и выбирай: свобода, ощущение себя над толпой и привязанностями и, как следствие, одиночество, или толпа домочадцев, с которыми постоянно что-то случается. Я свой выбор сделал.

– Ага, если у вас нету тети. Поэтому ты все время сбегаешь в тайгу?

– Поэтому и сбегаю. Сбегал. А теперь я баржа на приколе. Теперь не сбежишь. Отбегался.

– Но это же всего-навсего нога! – Добродееву хотелось приободрить друга. – Через месяц… они говорят, через месяц будешь бегать. Ну, два. А там и весна не за горами, соберешь рюкзак и в пампасы. Под развесистую елку на берегу горной речки с танцующей форелью.

Монах издал протяжный вздох. Добродееву вдруг показалось, что друг сейчас расплачется.

– Жизнь продолжается, Христофорыч! – воскликнул он поспешно. – Нога – это ерунда, это испытание.