– Она никого не принимает, – поспешно сообщила девушка, часто мигая и краснея от волнения.

Мадемуазель Алис вздохнула и достала из сумочки открытку с фотографией молодой женщины в манто и жемчугах, которая сидела на скамейке. В одной руке она держала муфту, а другую положила на высокий подлокотник. Прелестную головку венчала бархатная шапочка с перьями, но глаза у женщины были грустные – такие грустные, словно уже тогда она предчувствовала свою судьбу.

Спутница журналиста перевернула открытку и написала несколько слов на обороте, после чего вручила послание молодой монашке.

– Мне бы хотелось получить ответ, – спокойно, но твердо сказала мадемуазель Алис. И что-то такое было в ее тоне, что юная монахиня почти бегом бросилась исполнять поручение.

– Откуда у вас эта открытка? – не удержался Видаль. – Я думал, они уже давно не издаются.

– Букинистов еще никто не отменял, – с некоторым вызовом в голосе ответила старая дама.

Они ждали. Меж тем солнце стало клониться к закату, и через двор монастыря, захватывая цветники с розами, потянулись длинные тени. Пробежал ветерок, поцеловал лепестки, и в траве завел свою обычную скрипучую песенку одинокий кузнечик. В глубине двора растворилась дверь, и из нее показалась женская фигура.

По тому, как неторопливо она двигалась, Видаль сразу же понял, что это не та молодая монашка, которая выходила им навстречу. Женщина приблизилась – и остановилась. Черты ее лица были, возможно, грубоваты, но уже через мгновение вы забывали об этом, потому что во всем облике монахини главенствовало странное спокойствие. Пожалуй, даже умиротворение, поправил себя Видаль. Взгляд ее больших темных глаз то и дело перебегал с журналиста на его спутницу, которая теперь скромно держалась за спиной Пьера.

– Добрый вечер, – поздоровался репортер. – Простите, что позволили себе вас побеспокоить, но… – Он оглянулся на старую даму. – Меня зовут Пьер Видаль, а это мадемуазель Алис, моя секретарша. Мы хотели бы поговорить с вами о… о девушке, изображенной на открытке. Собственно говоря, – журналист поймал себя на мысли, что непривычно волнуется, и рассердился на себя, – мы пытаемся расследовать ее смерть. И думаем, что вы могли бы нам помочь.

Сестра Мария усмехнулась. Когда она заговорила, голос ее оказался тихим и ровным, но, даже стоя в нескольких шагах, журналист и его спутница отчетливо слышали каждое ее слово.

– Добрый вечер, мсье, и вы, госпожа баронесса. – Глаза Евы Ларжильер блеснули. – Ведь вы баронесса Корф, не так ли? Амалия Корф?

Амалия

Исход

Франция жаждала реванша. Британия, почуяв угрозу своему могуществу, забеспокоилась. Австрия приняла сторону Германии. Россия колебалась. По всей Европе заключались тайные союзы, которые ни для кого не были тайной.

– Все идет к новой войне, – говорили пессимисты.

– Никакой войны не будет, – отмахивались оптимисты.

И в самом деле: к чему воевать, когда жизнь обрела невиданную прежде стабильность и ее заполнили открытия науки и техники – появились телефоны, граммофоны, автомобили, аэропланы, когда Сантос-Дюмон облетел Эйфелеву башню на дирижабле, а потом поднялся в воздух на одном из первых самолетов; когда в театрах каждую неделю дают новую пьесу и в ложе министра можно увидеть красавицу, о которой говорит весь Париж. Вздор эта ваша война, господа!

Но война была тут, она незримо присутствовала – в таможенных пошлинах, которыми чинили друг другу препятствия отдельные страны, в карикатурах, которыми обменивались ведущие газеты, в высказываниях политиков. И все же время шло, 1870-й остался далеко позади, а осажденный Париж стал историей.