– Какая разница, – говорю. – Он что мне, муж? Или любовник?

– Им всегда легче, – вздыхает Баська. – Даже самый занюханный кому-то нужен. У тебя водка есть?

– Есть.

– А мозоли?

Я вытаращиваю глаза:

– А при чем тут…

– Представляешь, она рассказала, как удаляла мозоли, в лицах и деталях, сняла колготки и показала где, а я… ее…

– Ты ее?..

– Я предложила ей вишневую наливку тети Паши, сказала, друзья привезли из Монако. Там бутылка фирмовая. Она вырубилась после третьей рюмки.

– Это же синильная кислота!

– Ага. Я не пила. А потом вызвала Волика и… вот. Самое ужасное, что ее стошнило на ковер. Бр-р-р! Волик очень извинялся. Можно, я у тебя останусь?

– Оставайся. А водка зачем?

– От стресса. Целый рабочий день она крутила мне… – Баська оглядывается на Веню и заканчивает: – …голову. Представляешь? Спрашивала о тебе, между прочим, рвалась, но я не пустила.

– Спасибо.

– Будешь должна. Наливай!

Мы выпили. Закусили крохотными прошлогодними огурчиками. Подарок Владика, маринад по собственному рецепту. Он кладет в него хрен. С непривычки глаза лезут на лоб.

– Крепкий, зараза! – выдыхает Баська и шмыгает носом. – А по виду не скажешь!

– В смысле?

– Да огурец! На вид – божий одуванчик, а продирает!

– Божий одуванчик? – Я присматриваюсь к Баське.

– Да этот твой Владик! – кричит она. – С его внешними данными ему только блинчики с повидлом стряпать, а тут такое зверство!

– Ты его еще не знаешь, – говорю. – Владик… это гигант общепита!

– Ага. А как твоя крыса?

– Нормально. Всегда со мной.

– А твой котяра… Филипп?

– В смысле?

– Ну… что он, когда она?..

– Ты серьезно? – Я смотрю на Баську. Она отвечает несфокусированным взглядом. – Это же умозрительная крыса! Он ее не видит! Ее никто не видит, кроме меня!

– А-а-а… Ну, тогда… в смысле… ага…

– Ты тоже пила тетипашину наливку? – спрашиваю подозрительно.

– Я? – Баська пытается вспомнить. – Это… – Она трет ладонью лоб. – Кто? Что-то… я… мне… ой, плывет! Бедный Воланд… – Она хихикает. – Ой!

Я мчусь за тазом. Стаскиваю с антресолей, роняя на пол разное барахло. Хорошо, что не выбросила. Баська лежит на животе, одна рука касается пола, лицо в щели между подушкой и спинкой дивана. Меня обдает ужасом – умерла! Я с грохотом роняю таз и падаю на колени перед Баськой. Хватаю ее руку, трясу за плечо. Она что-то бормочет. Жива!

«Да что же это такое! – думаю беспомощно. – С чего ей умирать! Очнись, мать! (Это себе.) Совсем сбрендила?»

– Тетя умерла? – спрашивает Веня. С Филиппом на руках он тихо стоит на пороге. На морде Филиппа обреченное выражение, лапы повисли.

– Тетя спит! – говорю я твердо, отпуская ее безвольную руку. Рука ударяется об пол.

– А таз зачем? – Вот настырный ребенок!

– Стирать буду, – говорю.