— Только в болезненном воображении шпрехшталмейстера псковского цирка могла возникнуть шальная мысль об отсутствии обрезания на моем могучем теле, — с достоинством ответил Рабинович. — Событие всемирно исторического значения, к которым я смело отношу свое обрезание, произошло в Читинском окружном госпитале в преддверии сорок седьмой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, ближе к вечеру. Мой папа договорился с работающим в этом лечебном учреждении врачом-ухогорлоносом об операции. Функции ассистента в этой секретной военно-религиозной операции была доверена его верной медсестре-бурятке.

Военный ухогорлонос заявил, что он делает обрезание исключительно из идейных соображений, так как является потомственным служителем культа. Его предки на протяжении пяти поколений были дьяконами, и только на нём семейная традиция прервалась. Впрочем, идейные соображения не помешали ему принять в качестве гонорара полканистры чистого спирта, который изначально предназначался для защиты стекол в кабине самолета от обледенения.

Моя мама, за год до описываемого события окончила факультет логики и психологии Киевского университета и попыталась уговорить отпрыска династии дьяконов не принимать ни капли гонорара внутрь до окончания церемонии. Но и эта попытка соединить логику и психологию успехом не увенчалась.

Медсестра-бурятка, также принявшая активное участие в дегустации гонорара, выполняла свои функции идеально и вела себя в целом тихо. Если не считать того обстоятельства, что перед обрезанием она сняла халат, так как, по её мнению, изображенная на халате легкомысленная символика вооруженных сил могла осквернить торжественную и полную глубокого смысла церемонию обрезания.

Но произошедшее на её глазах и при её непосредственном участии таинство потрясло её бурятское сердце до основания. Под влиянием алкоголя она вспомнила, что её дедушка по материнской линии являлся активно практикующим ламой, что в данном случае означает не вьючное животное, обитающее в некоторых странах Латинской Америки, а наименование священнослужителя буддисткой религии. В связи с этим она пожелала исполнить бурятский народный танец под названием «Стужа сковала воды Байкала, но нерпа ныряет в прорубь».

Мой папа и ухогорлонос были за, моя мама была против. Я воздержался. И, в результате тайно проведенной демократической процедуры голосования, внучка ламы, из соображений нравственности не одевая халата, исполнила народный бурятский танец приуроченный к моему обрезанию. При этом она подложила под ноги плакат со спорным утверждением о том, что коммунизм победит. Потомок дьяконов аккомпанировал ей на полупустой канистре из-под спирта. Параллельно с этим он с чувством рассказывал, что высоко ценит медсестру-бурятку за то, что в быту она строго придерживается концепции Льва Толстого о непротивлении злу насилием. Об этом свидетельствует её манера подставлять правую ягодицу, когда её шлёпают по левой.

— Ну, что ты мне про себя, да про себя, — раздраженно сказал Шпрехшталмейстер, — вот ты расскажи мне конкретно, нужно ли было мне делать обрезание, или все само собой на место бы встало на место, как только я анаболики перестал принимать? Ведь это какая-то варварская, травмирующая ребенка процедура. Я считал, что евреи не дураки, но здесь все делается вне всякой логики. Там, где нужно прибавить, евреи отрезают.

— Ты правильно считаешь, что евреи не дураки, — постарался Рабинович развеять сомнения шпрехшталмейстера, — за это им всегда строжайше взыскивается. Необходимость проведения обрезания, и именно в семидневном возрасте, предписано нам суровой жизненной необходимостью. Если сделать обрезание в семидневном возрасте, то образуется ранка, которая зарастает через пять-семь дней. Но если обрезания не делать, то с годами у восьми процентов мужчин развиваются такие состояния, как фимоз и парафимоз.