На них пошли жалобы, так как стали сдавать нервы. Однажды на лестничной площадке Лаптев встретил знакомого, тот терпилой в одном эпизоде был. Сергей тогда взял щипача на кармане, но кошель тот сумел ловко скинуть. И пихались, и зубы скалили — ну нет вешдока, пришлось карманника, помучив, выставить вон. А терпила таким нудным оказался! Сколько он на Лаптева жалоб написал, где отмечал его топорную работу и требовал вернуть «трудовые сбережения»! И вот — встретились. Терпила и заявил Лаптеву:
— Вы бы лучше воришек ловили, а не беспокоили соседей порядочных людей!
Сергей сорвался и дал ему под зад ботинком — с устатку. Так этот терпила даже брюки свои испачканные принес в прокуратуру для сравнительной экспертизы пятна и подошвы ботинка оперуполномоченного. Заранее предупрежденная Токаревым, Яблонская начертала на жалобе резолюцию, что у нее, дескать, нет оснований не доверять рапортам офицеров.
Однако, пожалуй, самую интересную информацию получил все-таки Варшава. На исходе вторых суток всеобщей «штурмовщины» он, не показывая своих эмоций, сказал Артему:
— Есть кой-чего… Но говорить буду только с твоим отцом. У нас виски седые, мы покумекаем наедине, а ваша задача «фас», когда гикнем.
Артем, конечно, встречу организовал, несмотря на позднее, если не раннее время, но на вора чуток надулся. Правда, отец потом ему смысл разговора передал, а разговор и впрямь был интересным…
Косясь на Крузенштерна в белой ночи, Варшава сказал Токареву:
— Я, Василь Палыч, своих собирал и еще соберу… Пошуршим… Люди все больше надежные, хотя для тебя и беспокойные… но об этом после. Вот что я тебе скажу: нарушаю я все мыслимые законы наши.
Токарев нервно ухмыльнулся и перебил вора:
— Я тоже, Май, нарушаю, а под моим чутким руководством — и все мои. Люди, кстати, тоже надежные, хотя для твоих и хлопотные.
Варшава улыбкой показал, что юмор оценил, и продолжил:
— Потому и говорю тебе следующее: жил да был в Балашихе, что под Москвой, паренек. Наконец загремел он по третьей ходке в колонию на этот раз — надолго…Строгая изоляция, конечно, строгой изоляцией, но сбежал он — так бывает… На нем только по Москве четыре трупа, да и у нас успел гранату бросить где-то на нервном разговоре — тут уж я не считал, сколько полегло. При себе у него ствол, «ТТ», это точно, а может, еще какая приблуда. Не вертухай — не обшаривал. Парень этот истеричный, гибкий и характерный. Никто с ним не работает. Живет он где-то у Некрасовского рынка. Фамилия его Матросов, а прозвища нет. Ты полистай-полистай формуляры — найдешь депешу «ищем-свищем», контактные телефоны…
Василий Павлович, понимая, что услышал только прелюдию, коротко кивнул:
— Не вопрос!
Вор все-таки не удержался от чуть театральной паузы и продолжил лишь после нее:
— …Сказывали мне, что рядом с ним паренек, несудимый и умный. Спросил я про его глаза — и в цвет! Нет глаз! И запомнили-то почему: у Матросова этого глаза, как огни на елке. А у того — алюминий ржавый. Контрастно очень. Вот я и думаю: оно!
Возбуждение Варшаву передалось и Токареву, он облизнул пересохшие губы и сказал почему-то шепотом:
— Поконкретнее бы… Вор аж фыркнул:
— Ты подними бумаги, достань аусвайс его, а я, глядишь, найду и поконкретнее…
— Завтра же, — глухо откликнулся Токарев, и Варшава прищурился:
— Ты это мне или себе?
— Себе.
— Тогда, до завтра.
Вор собрался было уходить, но Василий Павлович удержал его:
— Варшава… А все-таки, откуда тебе накапало?
На этот раз никаких пауз не было:
— Белки сказали. |