— У Питера, оказывается, длинный язык, — отрезала Викки, чувствуя себя дурочкой, что доверяла ему. Слава Богу, у нее был предлог с питьевой водой.

— И я тебе скажу кое-что еще. У тебя только что был последний сеанс массажа. — Мэри открыла коробочку для игл, положила туда иглу и с шумом захлопнула ее. — Нет, ты просто нечто, Викки. Я с твоим братом уже год, я вернула его в хан как мужчину, который может помочь, и ты же оскорбляешь меня. Я просто не перестаю удивляться тебе, Викки. Я знаю, сейчас на тебя многое давит, но ведь и на меня тоже. И очень жаль, что ты поддаешься этому, потому что рвешь слабые ниточки, которые еще держат эту семью. Может, мне оставить твоего брата твоим нежным заботам? Может, мне отправиться в Сидней? Ты этого хочешь?

— Прости меня.

— До встречи. Ты еще хуже, чем твой отец.

— Я чувствую себя полной дурой. Мне правда очень жаль. Ты можешь простить меня, Мэри?

Фуцзяньские женщины известны своей чувственностью, но столь же известна их гордость, и Мэри не была исключением.

— Пока, — сказала Мэри и выскочила из двери. Ее каблучки застучали по ступенькам. Хлопнула входная дверь. Потом взревел ее «мерседес» — прочь из Пик-хауса.

Ненавидя себя, Викки встала и оделась. Но она была уверена, что кто-то из их круга предал ее отца Ту Вэй Вонгу. — Кто-то должен был сказать ему, что у отца назначена встреча на красной джонке.

Цины, соседи Вивиан из квартиры напротив, выехали в понедельник. Ли, жившие внизу, надеялись сдать квартиру на правах субаренды. Мистер Тон наверху ходил взад-вперед по тонкому паркету, но вывесил около лифта объявление, что продает мебель. И если ее дом мог служить показателем происходящего, казалось, что все, кто мог, съезжали, а те, кто не могли, были в отчаянье.

Вивиан услышала резкий звук через стену — Нэнси, барменша, включила свет в ванной. Нэнси завязала «особые» отношения с кем-то из каэнэровских чинуш и поэтому оставалась.

А Вивиан — нет. Это казалось невероятным и это было невозможно до конца осознать, но ребенок, который должен скоро родиться, подорвал ее решимость связать свою судьбу с Гонконгом. Вивиан обнаружила, что ее раздирают противоречивые чувства. Она кляла физиологию за свои страхи и призывала здравый смысл, но чувствовала, что что-то, чего она не может потрогать руками, гонит ее прочь из дома.

Ее дом давал ей ощущение безопасности до кризиса, разразившегося после заварушки с Китайской башней. Даже продажа его в убыток себе не выход — не было покупателей. Ей нужно просто уехать и ждать, пока кто-нибудь из каэнэровских бюрократов сделает ей предложение о покупке через несколько лет. И она решилась уехать. Ее слабая защита от злых духов теперь была бессильна. Может, ее инбик и ее алтари и зеркала придутся по душе какому-нибудь покупателю-коммунисту, который хоть как-то чтит древние обычаи. Она оставит ему Тинь Хао, но возьмет с собой маленькую фарфоровую статуэтку богини Гуаньинь. Тетушка Чен подарила ее Вивиан, и она хотела в один прекрасный день отдать ее своей дочери, которая росла в ее теле. Она укладывала Гуаньинь в полиэтиленовый пакет, когда раздался звонок из холла. Легкий укол страха пронзил ее.

Обычно она игнорировала звонки, но сейчас она ожидала, что заберут ее вещи, ее шелковые ширмы и прочий скарб. А может, это пришла машина в аэропорт — правда, для этого слишком рано. Но мало ли, кто это мог быть. В этот день она ждала много звонков.

— Белокурая гуйло дала мне сотню долларов, чтобы я позвонил опять, — сказал ей консьерж на кантонском. — Мне отфутболить ее?

— Меня нет дома.

Минутой позже консьерж позвонил опять:

— Тысячу извинений, но белокурая гуйло дала мне еще сотню долларов, чтобы я позвонил снова.