– Конечно же, поезжайте в детский сад! – выпалил Кораблин, и начальник, поддерживая его, закивал головой. – О чем речь! У ребенка такая высокая температура, а вы еще раздумываете! Где это? Давайте я вас подвезу.

– Это на другом конце Москвы. А в центре сейчас такие пробки! – вздохнула Титова, и на ее глаза навернулись слезы. – Вот беда! Валька таки простудила мальчишку. А ведь я говорила ей, чтобы она теплее его одевала!

– Тогда я подброшу вас к метро, – предложил Кораблин и взял Титову под руку.

Они быстро вышли из кабинета. Начальник, провожая их взглядом, вытирал взопревший лоб.

– Зря я вас вытащила, – произнесла Титова, каким-то чудом удерживая слезинку на кончике ресницы.

– Ну что вы! – возразил Кораблин, открывая перед Титовой дверь джипа. – Все в жизни случается. А дети – это святое.

У станции метро они расстались.

Глава 10

Титовой казалось, что она упала в бурный поток, и течение несет ее со страшной силой через буруны и пороги, и нет сил сопротивляться. Да ей и не хотелось сопротивляться. Деньги, которые вдруг стали сыпаться на нее, подавляли волю и разум. Лишь одно желание царствовало в ее душе – желание новых денег, больших денег, огромных… Ей доставляло удовольствие вынимать из шкафа полиэтиленовый пакет и раскладывать на столе купюры. Титова словно играла ими: то она раскладывала их строгими рядами, что напоминало большой многоквартирный дом, в котором все окна были завешены одинаковыми серо-зелеными шторами; то начинала выкладывать купюры по спирали, и такая конструкция становилась подобием абстрактного солнца. Бывало, она по нескольку раз пересчитывала их и замечала, что первый восторг обладания деньгами постепенно приглушается, и ей начинало казаться, что долларов, вопреки первому впечатлению, очень мало. Тогда настроение у нее портилось, Титова много курила и безостановочно ставила на плиту турку, чтобы приготовить очередную чашку кофе.

"Вот что мне не дает покоя, – как-то подумала она, сидя перед телевизором, по которому показывали прескучнейшую мелодраму. – Я выплатила Сычевой тридцать пять тысяч. Двадцать пять я вернула обратно. Но у Сычевой осталось еще десять. Маленький пустяк. Словно глоток недопитого кофе, который остался в чашке. Недокуренная сигарета. Недоеденное блюдо. Незавершенное дело…"

Она тотчас вскочила с кресла и подошла к телефону. Желание довести это "дело" до конца было настолько велико, что Титова даже не выдержала привычную паузу перед телефоном, чтобы войти в нужную роль и детально продумать то, что она собиралась сказать. Она сразу набрала номер.

Трубку поднял, наверное, Саркисян – Титова угадала его по акценту. На какое-то мгновение она замешкалась: как сказать – позовите дочь или позовите Нину?

– Позовите, пожалуйста, Нину Андреевну.

Она услышала, как Саркисян сказал кому-то, чтобы позвали Нину к телефону. Наверное, он с ней не разговаривает. Возможно, Нина вконец рассорилась с отчимом, ушла в глухую оборону и, стиснув зубы, терпеливо ждет, когда же наступит тот светлый и счастливый день – день переезда на новую квартиру… Никогда, девочка. Никогда он не наступит…

Титова не почувствовала жалости к Нине, и это открытие ее даже обрадовало. Как если бы человек, долгое время страдающий от боли в ноге, в одно прекрасное утро обнаружил, что нога перестала болеть – хоть прыгай на ней, хоть пляши, хоть по мячу лупи. "Угрызения совести – это болезнь, – думала Титова, ожидая, когда Нина возьмет трубку.