Детское личико вытянулось.

— Я хочу видеть маму!

Дочери Хоэля было уже десять лет, на два года больше, чем Руне, которую Виндилис родила от того же короля. Но Руна уже переросла Одрис, к тому же обладала смышленым и живым характером. Одрис же страдала припадками, разговаривала как младенец, и учение давалось ей с трудом. Иннилис очень тяжело рожала ее, и Виндилис со страхом предвидела, что вторые роды будут не легче.

— Прочь, я сказала! — гневно крикнула жрица. — Марш в свою комнату, не то я тебе задам. И сиди там!

Одрис испуганно взвизгнула и убежала.

В кухню через дымоход уже проникал утренний свет. Виндилис раздула огонь и подкинула хворосту, чтобы быстрей разгорелся. Отвар она приготовила заранее, но его приходилось разогревать, чтобы растворился мед. Мед скрывал вкус ивовой коры. Считалось, что кора опасна для плода, и Иннилис отказалась бы принимать отвар, если распробовала бы его, но ей необходимо сильное жаропонижающее и… да, щепотка мандрагоры. Ожидая, пока согреется напиток, Виндилис расхаживала от стены к стене.

Вернувшись к Иннилис, она нашла молодую женщину почти в обмороке.

— Вот, любимая, я здесь, я всегда, всегда с тобой, — шептала Виндилис, приподнимая ей голову и заставляя пить. Потом сама легла рядом, во влажную, пахнущую потом постель, обняла подругу и баюкала, пока та не уснула.

Масло в лампе почти выгорело, но подливать уже не было смысла — скоро появится прислуга и откроет окна. Отдохнуть опять не удастся. С тем же успехом она могла умыться и одеться. Горячей воды для ванны не осталось, но Виндилис не боялась и холодной.

Она прошла в смежную комнату, где Иннилис в счастливые времена проводила чуть ли не все свободное время. Бронзовое зеркало на стене отразило бледный свет и осветило серебряные тазики, расписные вазы, яркие ткани, статуэтки. В нише стояла еще одна фигурка Белисамы — когда на нее упал луч света, богиня словно ожила, выступила вперед во всем своем ужасающем величии.

Виндилис задохнулась. Она вдруг бросилась к нише, простерлась на полу.

— Иштар-Исида-Белисама, — молила жрица, — пощади ее. Возьми, кого пожелаешь, как пожелаешь, но ее пощади, и я не буду знать иных желаний, кроме служения тебе!

III

Еще в дороге Грациллоний пообещал своему конвою отпуск и пирушку по случаю возвращения. Несколько дней ушли на приготовления. Нужно было заказать зал в излюбленной таверне в Рыбьем Хвосте, доставить хозяину пару свиней, бочонок вина, какого тамошний хозяин у себя не держал, найти музыкантов, актеров и дополнительную прислугу, пригласить друзей-горожан. Пришлось подрастрясти общую казну, но никто об этом не жалел: город обеспечивал и свои войска, и легионеров всем необходимым, помимо скромного жалованья, которое выплачивалась в надежной монете. На этом настоял король, и купцы его поддержали — им выгодно, когда деньги не залеживаются в сундуках.

В назначенный день Админий вывел своих людей из казарм. Он не стал строить легионеров, и они прошли по улицам свободной толпой. Пирушку затеяли днем, чтобы смотреть выступления жонглеров, акробатов, танцоров, фокусников и ученых зверей при дневном свете. Погода стояла сумрачная, но сухая — большая удача, потому что смотреть представление на площади Шкиперского рынка приятнее, чем тесниться в душной таверне.

— Не Девятеро ли о нас позаботились? — пошутил Гаэнтий.

— Потише! — предостерег Будик. — Не шути над святынями. Ты же знаешь, их чары — только для страшных времен.

— Вот как? Богобоязненный христианин защищает языческие святыни? — поддел Кинан.

Будик вспыхнул как девушка.

— Нет, конечно, нет.