Она смотрела, как мужик усаживается в машину и выезжает с обочины. Перед тем как скрыться из виду, он приложил палец к виску.

Фрэнсис дождалась, пока его машина не превратилась в маленькую точку, потом взяла с пассажирского сиденья чистую одежду, припасенную как раз для такого случая.

«Менопауза? – неопределенно спросила ее восьмидесятилетняя мать по телефону с другого конца света, с юга Франции, где теперь жила в полном довольстве. – Нет, не думаю, что мне это доставляло много беспокойства. У меня все это началось и закончилось за одну неделю, насколько мне помнится. У тебя наверняка будет то же самое. Не было у меня никаких приливов. Если честно, я считаю, что это миф».

«Так», – подумала Фрэнсис, вытирая полотенцем обильный «мифический» пот.

Она подумала, не послать ли ей фотографию своей помидорно-красной физиономии школьным подружкам – некоторых из них она знала с детского сада. Теперь, когда они отправлялись куда-нибудь пообедать, симптомы менопаузы обсуждались с таким же живым ужасом, с каким когда-то – первые месячные. Ни у кого не было таких жарких приливов, как у Фрэнсис, значит она брала на себя чужие грехи. Как и все в жизни, реакции на менопаузы определялись их характерами: Ди сказала, что пребывает в постоянной ярости и если ее гинеколог в скором времени не согласится на гистерэктомию, то она возьмет этого маленького говнюка за шкирку и шарахнет о стену; Моника радовалась интенсивности собственных эмоций; Натали беспокоилась, не усиливает ли менопауза ее тревожность. Зато все они соглашались с тем, что это очень похоже на их подругу Джиллиан – умереть, чтобы отмазаться от климакса, после чего лили слезы в бокалы с итальянским вином.

Нет, она не собирается отправлять эсэмэски подружкам, потому что вдруг вспомнила, как на последнем обеде, оторвавшись от меню, ясно прочла на их лицах: «Бедняжка Фрэнсис». Она не выносила жалости. Это они, состоявшие в надежных браках, должны были завидовать ей. И они успешно изображали зависть все эти годы, пока не оказалось, что быть бездетной и незамужней после тридцати совсем не то же, что после пятидесяти. Это уже не гламур. Это теперь что-то вроде трагедии.

«Это только временная трагедия», – говорила она себе, надевая чистую блузку с глубоким вырезом.

Она бросила потную рубашку на заднее сиденье, завела машину, посмотрела через плечо и выехала на дорогу. «Временная трагедия». Так могла бы называться музыкальная группа.

Она увидела знак. Прищурилась. «Транквиллум-хаус».

– Приготовьтесь к левому повороту, – сказал навигатор.

– Сама знаю, не слепая.

Она встретила собственный взгляд в зеркале заднего вида и постаралась придать лицу ироническое выражение типа «интересная штука – жизнь!».

Фрэнсис всегда нравилась идея параллельных вселенных, в которых ее разнообразные «я» проживали разные жизни. В одной из них она стала не писателем, а топ-менеджером, в другой – матерью двух или четырех детей, в третьей – не разводилась с Солом, а еще в одной – с Генри. Но по большей части она всегда чувствовала себя удовлетворенной и охотно принимала реальность, в которой обитала, за исключением нынешнего момента, потому что сейчас Фрэнсис воспринимала эту реальность как катастрофическую административную ошибку квантовой физики. Ей подсунули не ту вселенную. Предполагалось, что Фрэнсис сейчас вожделеет в Америке, а не страдает от боли и скорби в Австралии. Все это было неправильно. Неприемлемо.

Тем не менее она была здесь. Ничего не поделаешь.

– Черт бы все это драл! – воскликнула Фрэнсис и свернула налево.