Денгиль ухватил было дочку за лямку порток, но бесшабашное дитя пискнуло, что поплывет само, и вырвавшись из его рук, шлепнулось поперек течения. Пришлось всем четверым рассыпаться цепью и спешно перегораживать русло своими телами. Девчонка даже воды не успела хлебнуть вдоволь, зато вымокли все вдвое против ожидаемого.

Сушились на берегу, запаливши костерок и заедая разговор хлебом с колбасой и яблоками. Денгиль втихомолку наблюдал за своей женской командой, подкладывая сучья под котелок с водой: сухомятку запить и умыться перед выходом в народ.

Молодые дамы разделись «до кожи». Под мешковиной обнаружились кружевные бикини, побуревшие от торфяной взвеси и увешанные тиной. Зальфи украдкой пыталась почиститься — хоть не смотри в ее сторону.

— Зачем, спрашивается, без малого половину легенов задействовали? — спрашивала Зальфи.

— Если взять три от двенадцати, то четверть, — вежливо поправила Тэйни. — Экономический обозреватель, а с дробями не в ладах. Мы с дочкой хоть и числимся под четвертым и пятым номерами в компании, однако в круг не входим.

О Зальфи Денгиль имел беседу с женой перед рейдом на север.

— Почему еду я — понятно. Военачальник. Диамис — знаток обычаев и старшая в роде легенов. Ты представляешь деревенским свою дочь, как младшую в роде Эле. С матриархатом вроде разобрались. Но наш экономист — она что, урожай мха на торфянике должна считать? Или медведей, не убитых из-за нашего парадного появления на сцене?

— Мужа ей подыщем, — без тени юмора ответила Тэйни. Он фыркнул.

— Посуди сам. Здешние девы — самые красивые в Эрке. Я только бледная их копия. Наша славная Диамис, сам понимаешь, ликом удалась в шимпанзе. Должен кто-то поддержать корпоративную честь? Тем более, что Зальфи редкой в этих местах вороной масти.

Хрейя тоже не в материнскую породу, подумалось ему. Худенькая, юркая, и волос у нее каштановый. Не начнет ли, чего доброго, и белеть в двадцать лет, как ее покойный отец?

— Почему лес, а зверей не слыхать? — спросила сама Хрейя у Диамис от дальнего края своего бутерброда.

— День, жарко, вот они и спят, — ответила ей старуха. — Да и пуганые тут звери: охотятся на них. Ты яблоко тоже кушай: зря, что ли, я в нем середку вынула?

С ближней сосны спрыгнула жирная, с проседью белка, ловко цапнула половину яблока с колен Хрейи и попрыгала в сторону, прямо по хвойному настилу, прятать добычу.

— Ой, белочка! А ты говоришь — все пуганые.

— То не белка, — объяснила ей мать, — а прадедушка Белкун, родоначальник пышнохвостого племени. Никто не знает, сколько ему весен: живет себе, сколько влезет, и за все времена его пальцем не тронули, не то чтобы стрелять. Хорошо, что мы его встретили и угостили. Это к удаче.

На деревенскую площадь дома сошлись как на вече: повернувшись к ней передом, к лесу задом. Высокие, чуть нескладные, и в два этажа: на верхнем ярусе — люди, на нижнем — скотина. Светелки тоже устраивали внизу: девка — работница, за коровой досмотрщица, снует по двору за полночь и до зари, а если на выданье — так ухажер скорее надоумится в окно залезть. Скорее — да не легче: на задворках стаями собаки, мелкорослые, пышные, как лисы, звонкоголосые и жуть какие сердитые.

На зеленой лужайке в центре Селеты собрались, наверное, все три лесных деревни. Мужчины в праздничных белых куртках и штанах; за расшитые пояса заткнуты полумечи-полукинжалы шириной в ладонь, похожие на римский гладиус. Женщины одеты причудливей: юные девушки и девочки поверх светлых рубах все в черном с узкой красной вышивкой, обвязка на голове тоже красная и в палец толщиной. Если девушка невестится — лента сразу делается шире, пестрей, иногда даже коробом стоит.