Светлая фигурка внутри тоже задвигалась, но в рисунке певучей мелодии — то касалась плеча или щеки одного из воинов, то текла вдоль хоровода, раскинув руки, то, пригнувшись, ужом проскальзывала под клинками, переходя на внешнюю сторону и тут же ныряя обратно. В одно такое мгновение она повернулась лицом — и Денгиль узнал Тэйни. Хотел вскочить, но соседи с привычной сноровкой пригвоздили его к месту.

— Сиди, олух, — шепотом прогудела Диамис ему в ухо. — Так надо. Не сбивай ей настрой.

Сколько длилась безумная карусель — он уже не понимал. Наконец, Тэйни будто притомилась, последние па делала уже в центре стальной круговерти. Воины, снова сплотившись в единую стену, упали на колени, протянули к ней мечи — спицы огромного колеса. А она, внезапно сбросив ленту и тряхнув головой, осенила блескучий круг распущенными золотыми волосами, обернулась последний раз и — тоже упала навзничь вместе с музыкой.

Ее подняли, привели под руки: запыхавшуюся до полусмерти, румяную и счастливую.

— Ох! — закрутила головой Зальфи. — А вы еще говорили, что после родов забыли наши эроскую танцевальную науку. Я чуть со страху не померла, даром что клинки затуплены.

Тэйни чуть помрачнела, вспомнив — и вдруг мальчишески улыбнулась всеми зубами.

— Затуплены, конечно, — повернулась к одному из мужчин-танцоров, выдернула меч из-за его пояса. — Мадмазель не подарит мне платочек на память?

Осторожно положила батистовый лепесток на лезвие.

— А теперь дуньте своим нежным ротиком для чистоты эксперимента. У меня легкие, как у виноходца.

Зальфи опасливо подула. Платок раздвоился и скользнул на траву.

— Их же специально оттачивают, — резюмировала Тэйни. — И поострей, чем бритву. Вечная угроза, что с тебя живой шкурку срежут.

— Но… мне ведь сама Диамис говорила, что в этой пляске мечи бутафорские!

— Только не в такие дни, как сегодняшний, — ответила ей жена Денгиля. — Понимаете, они впервые за триста лет идут воевать всеми родами. И к тому же на нашей, лэнской стороне против своего законного правительства. За такую помощь приходится щедро платить.

А люди — уже все без различия — снова брались за руки в бесконечном, как змея, хороводе: и старики, и молодые, и дети, и девочка Хрейя. И трое легенов знали, что на этот раз ведут круг с ними и для них.

— Как вы пришли сюда? — мелодически выкликал ведущий.

Денгиль отвечал — извечными «оддисенскими» словами:

— Белкой по деревьям, рыбой по воде, змеей по камню.

— Кем вы стали тут?

— Братьями и сестрами всей земле, всей земле! — прогремело по цепи.

— Ради чего явились вы к нам?

— Ради мира и блага, ради мира и блага, — звучал серебряный колоколец Тэйни Стуре.

— Кем вы уйдете от нас?

— Детьми Бога Великого! — могуче вторит хор. И музыка вздымается, разворачивается вширь, как боевое знамя.

Поздно вечером бабо Цехийя убаюкивает праправнучку:

— Не плачь, не горюй, моя светлая! Что делать, если матерь твоя и отец воевать уходят? Бог даст, живые вернутся.

— А я?

— Погостишь маленько, пока твоя нянюшка Глакия тебя в горы не отвезет.