– Вы эти речи бунтовщицкие бросьте, – привычно рыкнул десятник. – Приказано – значит плывем. А про деревню или еще чего – я и сам не знаю. Нам Глири не докладывает. Так что гребите и языки свои засуньте поглубже в…

«Ага, удобно засовывать в пустое-то место», – подумал Квазимодо. Попытка прояснить цель похода опять не удалась. Впрочем, вор другого и не ожидал. Только сам Глири да, возможно, проводник знали истинную задачу отряда.

Течение реки усилилось, и двигаться против него стало труднее. Руки болели все сильнее. Прошлую ночь Квазимодо провел плохо. Как-то не спалось. Привык, видать, к Лягушке. Вот не повезло ныряльщику. Нога – это ведь тебе даже не глаз. Не выживет, наверно, фуа. Да и что за жизнь на одной-то ноге?

В последнее время Квазимодо все чаще вспоминал первые дни своего уродства. Боль, бред, ужас в моменты просветления. Сколько раз тогда жалел, что не сдох сразу.

Зудели москиты. Лагерь уже спал, костры почти погасли. Квазимодо тоже не торопился подсовывать ветки в свой костер. Опять Глири поставил зоркого одноглазого парня в первую ночную стражу. Доверие-то какое. Ну, сегодня вор был даже рад попасть в часовые. Хватит, натерпелся. Пора и за себя сыграть. А то доконают тебя эта гребля бесконечная да бескормица.

Вор, опираясь о копье, поднялся. Вот скат дохлый в рот Глири, и ноги, и руки ныли от усталости. Нет, точно, хватит вкалывать непонятно за что.

Квазимодо осторожно прошелся по спящему лагерю. Второй часовой клевал носом у своего костра, рядом неподвижно ссутулился «серый». Вор вернулся ближе к берегу. Огляделся – все спят. Лопата была заранее припрятана у крайней лодки. Со стороны реки доносились привычные всплески и уханье – в темноте охотился кто-то большой, к счастью, непосредственно людьми не интересующийся.

Стоя на коленях, Квазимодо сдержанно сопел и ковырял землю. Грунт здесь влажный, копать легко, но корни тростника уходили глубоко. Вор часто оглядывался – если кто подойдет, достоверно соврать, чем здесь занимается часовой, будет трудновато. Квазимодо выковырял несколько корней, но для надежности нужно накопать побольше. Корни походили на обычные луковицы – крупные, светло-желтые. Обрезанные стебли тростника приходилось «пересаживать» подальше в заросли – утром, при дневном свете, на следы может кто-то наткнуться. Подобных случайностей вор очень не любил.

Очередной раз, оглянувшись и проверив, как там, в лагере, Квазимодо вернулся к сбору аппетитных корешков и чуть ли не нос к носу наткнулся на незваного гостя. Из тростника осторожно выглядывал полосатый зверек размером с кошку. От неожиданности вор чуть не стукнул пришельца лопатой. Зверек отпрянул, но тут же потянулся к вскопанной земле. Нос его алчно шевелился.

– Что, чучело полосатое, тоже жрать хочешь? – сочувственно прошептал парень. – Давай-давай, пока я не заровнял.

Зверек, словно поняв, ухватил передними лапами червяка, принялся запихивать в рот. Квазимодо копал, поглядывая на забавного соседа. Полосатое существо осмелело, совалось чуть ли не под лопату, выхватывая червяков пожирнее. По расцветке зверек походил на енота, виданного Квазимодо еще за океаном, но движениями и повадками больше напоминал чересчур длинную кошку.

Мелко шинкуя прямо на лопате сочные луковицы, вор продолжал посматривать на кошкоенота. Зверек поспешно и блаженно запихивал в рот червяков.

«Видать, вкусные, – грустно подумал Квазимодо. – Может, и мне на червячков перейти? Если их, допустим, с кашей сварить?»

Теперь предстоял самый рискованный момент ночного плана. Увидят – придется удирать немедленно и налегке. Такие случаи в жизни Квазимодо бывали, и он по опыту знал, что ничего хорошего в вынужденных импровизациях обычно не имеется.