Набат, который умолк было на минуту, звучит с новой силой. Теперь доносятся ружейные

выстрелы.

Сестра Валентина. Боже мой! Еще несколько минут назад мы были так спокойны и безмятежны...

Сестра Марта. А ведь уже с утра в городе было очень шумно, сестра Валентина.

Сестра Валентина. Не больше, чем обычно. Вот уже столько дней этот город как помешанный! И вчера они всю ночь плясали на берегу. Нам отсюда было слышно пиликанье скрипок. А потом вдруг выстрелы, как петарды на Иванов день.

Сестра Марта. Верно, со временем уже ни на что не обращаешь внимания...

Сестра Фелисите. Слышите? Вот они снова. Капеллан. Кажется, я упустил момент. Ну, все равно. Сестра Клара. Благословите нас перед уходом. Капеллан. Я хотел бы попрощаться с матерью Марией от Во­площения.

Сестра Анна. После трапезы наша мать Мария от Воплощения удалилась в свою келью, как обычно.

Сестра Клара. Сходите за ней, сестра Сен-Шарль.

Капеллан. Нет! Лучше не терять времени. Что с вами будет, дети мои, если они застанут меня у вас?

Он делает благословляющий жест. Монахини опускаются на колени. Он благословляет их и исчезает. И почти сразу же шум на главной улице усиливается. Кажется, что ее внезапно

заполнила огромная толпа.

Капеллан перелезает через стену в соседний сад. Там есть шалаш, где хранятся садовые орудия. Священник укроется в нем до вечера.

Сцена XI

Шум возрастает до такой степени, что сестрам приходится кричать друг другу в ухо, чтобы что-нибудь услышать. На ворота монастыря сыплются удары.

Испуганные голоса. Не открывайте! Не открывайте!

Первый порыв монахинь — разбежаться по саду. Но лонемногу они, одна за другой, замедля­ют шаг, словно устыдившись. Наконец они собираются у подножия статуи Пресвятой Девы. Почему — становится понятно, когда в дверях часовни, на невысокой, площадке, вырисовыва­ется силуэт матери Марии от Воплощения. Одна го досок в воротах поддается со зловещим скрипом. Мать Мария от Воплощения знаком подзывает сестру Констан­цию, берет из своей связки ключ от ворот и отдает его Констанции.

Мать Мария. Отоприте, дитя мое.

Эти слова скорее угадываются по движению губ. Грохот теперь просто оглушающий. Мать Мария идет вперед не торопясь, ни слишком быстро, ни слишком медленно. Два-три револю­ционера вваливаются через пролом, но им приходится при этом проделывать уморительные кульбиты, и на минуту они останавливаются в замешательстве перед неподвижными монахи­нями. Мать Мария спокойно берет ключ из рук Констанции и протягивает его одному из них. Ворота отпирают. Толпа врывается в монастырь. Мать Мария не делает ни одного движения, чтобы ее остановить, и тем не менее большая часть толпы возвращается назад. На очень бледном лице сестры Констанции едва заметная улыбка.

Комиссар. Где монахини?

Мать Мария. Они перед нами.

Комиссар. Наш долг — объявить им декрет о выселении. Мать Мария. Это зависит только от вас.

Читают декрет: «Как постановило Законодательное Собрание на своем заседании 17 августа 1792 года: к первому октября нынешнего года все здания, занимаемые до настоящего времени монахинями или монахами, должны быть освобождены вышеназванными монахами и монахи­нями и пущены в продажу по требованию властей».

Комиссар. Желаете ли вы заявить какие-либо претензии? Мать Мария. На что мы можем претендовать, если у нас больше нет ничего? Но нам необходимо раздобыть другую одежду, коль скоро вы нам запрещаете носить эту.

Комиссар. Согласен! (Он заставляет себя зубоскалить, поскольку простота, с какой держится мать Мария, производит на него впечатление.) Вы так торопитесь скинуть эти хламиды и одеться как все люди?

Мать Мария. Я могла бы вам ответить, что не мундир делает солдата.