|
.. Вчера я поела супу не только без отвращения, но почти с удовольствием, разве не так, мать Мария?
Мать Мария. Ваше Преподобие говорит правду... Настоятельница. Откровенно говоря, я даже чувствую себя гораздо лучше, чем во время предыдущего приступа. Мне всегда становится хуже при наступлении жары, такая уж у меня особенность. Ваш предшественник, бедный покойный господин Ланнелонг, это хорошо знал. Вот разразится гроза, и вы увидите, мне сразу станет легче... Врач переглядывается с матерью Марией от Воплощения. Врач. Я только хотел сказать, что было бы неплохо не принимать больше лекарств и предоставить природе поработать самой, не гнать мокроты... Quieta поп movere. Мать Мария. Да сохранит вас Бог для нас, мать моя! Глаза настоятельницы неподвижно уставлены в пол, лицо ее мрачно. Наконец она произносит словно про себя. Настоятельница. Предаю себя воле Его, на исцеление или на смерть. Врач с матерью Марией уходят. Сцена V Коридор перед лазаретом. Врач. Я сожалею, что подумал вслух в присутствии преподобной настоятельницы... Мать Мария. Не сожалейте ни о чем. Если бы у вас было больше опыта с такими обителями, как наша, вы бы знали, что с полным спокойствием умирают монахини только двух разрядов: самые святые и самые негодные. Врач. Но я полагал, что Вера... Мать Мария. Укрепляет не Вера, а Любовь. И когда Супруг Сам приближается к нам, чтобы принести нас в жертву, как Авраам сына своего Исаака, надо быть либо самим совершенством, либо самой глупостью, чтобы не чувствовать страха. Врач. Простите меня... Я думал, что в доме мира... Мать Мария. Наш дом — не дом мира, сударь. Это дом молитвы. Те, кто посвящен Богу, собираются вместе не для того, чтобы наслаждаться миром, они стараются вымолить его для других... У нас нет времени наслаждаться тем, что мы отдаем. Сцена VI Близ галереи, у того места в монастырской стене, куда вделан вертящийся круглый шкафчик для поступлений извне. Бланш и совсем юная сестра Констанция от Святого Дионисия забирают провизию и разные вещи, которые передает им монахиня, назначенная служить связной между монастырем и окружающим миром. Сестра Констанция. Опять эти противные бобы! Бланш. Говорят, что перекупщики придерживают муку и что в Париже не хватает хлеба... Сестра Констанция. А вот и наш большой утюг, мы так по нему скучали! Смотрите, как хорошо у него починили ручку... Мы больше не услышим, как мать Жанна кричит, дуя себе на пальцы: «Нешто можно гладить таким утюгом!» Нешто! Нешто! Я каждый раз прикусываю себе язык, чтобы не засмеяться, но мне так приятно! Это «нешто» напоминает мне деревню и наших добрых крестьян в Тийи... Ах, сестра Бланш, за полтора месяца до моего поступления сюда там праздновали свадьбу моего брата. Собрались все крестьяне, двадцать девушек преподнесли ему букет под звуки барабанов и скрипок, и гремели залпы из всех мушкетов. Была большая месса, и обед в замке, и танцы весь день. Я танцевала до упаду, пять контрдансов, поверите ли? Эти бедные люди все любили меня безумно, потому что я была веселая и прыгала с ними вместе... Бланш. Вам не стыдно так говорить, когда наша преподобная матушка... Сестра Констанция. Ах, сестра моя, чтобы спасти жизнь нашей матушки, я бы охотно отдала свою жалкую жизнь, да, да, поверьте, я бы ее отдала... Но в пятьдесят девять лет давно уже время умирать, разве не так? Бланш. Вы никогда не боялись смерти? Сестра Констанция. Наверно, нет... Да, может быть... Очень давно, когда я не знала, что это такое. Бланш. А потом... Сестра Констанция. Боже, сестра Бланш, жизнь казалась мне такой интересной! Я себе говорила, что смерть, должно быть, так же интересна... Бланш. А теперь? Сестра Констанция. О! Теперь я уже не знаю, что думаю о смерти, но жизнь мне по-прежнему кажется интересной. |
