— Не кричи, — говорит Алекс. Я только теперь осознаю, что ору во весь голос.

— Извини… — облизываю губы. — Ну…

Перехватываю поудобнее свой барабан. Вытаскиваю из-за пояса барабанные палочки. Заношу их над декой, на мгновение замираю…

Там-м. Там-м. Бум-м. Бу-бум-м.

Началось.

Мой ритм подхватывают барабаны. Гремят змеевики. Ухают, заливаясь, бубны. Ревут трембиты. Мы идем вниз по холму. Стараюсь не смотреть на поросшие травой холмики у стены. Смотрю на ворота. Только на них.

Створки плотно сомкнуты.

Он там, за этими створками. Сидит в рубке. Или бродит по коридорам. Или смазывает сочленения железных автоматов — слуг Завода, рабочих и убийц. Сердце Завода, сшитое из бронированных пластин. Я не должна о нем думать.

— Гр-ром! — гремит мой барабан. — Гр-ром, к нам!

Солнце сияет вовсю, вижу свою тень на пожухлой траве, но мне плевать. Я иду на Завод. Я вернулась, но не побежденной. Не на заклание. Я вернулась!

И палочки в моих руках вдруг сами собой меняют ритм.

— Я иду! — ревет теперь барабан. — Я иду! Я пришла!

Завод приближается, нависает темной громадой, но я не смотрю на него. Я жду, ощетинившись, когда наступит тишина…

И она наваливается.

Раньше мне казалось, что я к ней готова. Теперь понимаю — нет. К этому нельзя быть готовым. Это как смерть пришла. Я не слышу ни своего голоса, ни голосов друзей, ни ветра, ни дыхания. Знаю: каждое мое усилие, каждый звук возвращаются обратно, вывернутые наизнанку. Моя воля возвращается безволием тысяч синтетиков, и на выходе получается ничто, ноль. Моя любовь возвращается ненавистью Стефана-Ловца, ненавистью множества людей, которых я лишила спокойной удобной жизни. Будто иду навстречу своему зеркальному отражению, сейчас столкнусь с ним — и исчезну, словно меня и не было…

Я понимаю: все усилия напрасны. Как ни бултыхайся, как ни борись, навстречу пойдут реверсные волны, вывернут наизнанку дела и намерения, и будет тишина. Абсолютный ноль.

Последние силы трачу на то, чтобы обернуться. Если сейчас прогоню их — может быть, кто-то успеет спастись?!

Дикие лупят в барабаны, кричат и грохочут — в полном беззвучии. Молодые волки не отстают ни на шаг, гремят, бьют в колотушки, железом о железо, деревом о медь. А за их спинами, за спинами моей отчаянной маленькой армии…

Мне хочется протереть глаза.

Они выходят из леса. Поднимаются, как сгустки тумана, от реки. Их много. Я не понимаю, что происходит, пока не вижу Еву. Она машет мне рукой. Ее догоняет Головач. Встречаюсь взглядом с его спокойными голубыми глазами. Рядом идет Царь-Мать, в подпоясанной белой рубахе, с распущенными черными волосами. Смотрит угрюмо. В глазах — желтые звездочки. Идет сутулый, хмурый погонщик — тот, что приютил меня в вагоне канатной дороги. Не выдал Хозяину.

Я узнаю в толпе молодых Держися и Римуса, которым я дала имена. Вижу Яся, мастера трембит. Сыновей Смереки. Всех, кто погиб за Завод, и всех, кто стал его жертвой. Тысячи тысяч. Они идут ко мне, смотрят в глаза, кто хмуро, кто беспечно, кто с болью. Живые еще борются, еще пытаются прорвать ватную тишину — а мертвые смотрят из-за их спин, будто ждут, чтобы я вспомнила: зачем я здесь и ради кого.

Я не сумел, говорит каждый взгляд. Я боролся, как мог, в меру отпущенных мне сил, но я не смог; сможешь ты. Сможешь! Должна! Ради тех, кто мертв и кто жив, и ради тех, кто еще не родился, — не сдавайся!

И тогда я снова оборачиваюсь к воротам.