Когда они вышли на улицу, юноша обернулся на вывеску, и, вспомнив о том, как он произнес название чайной, Мэй внезапно поняла: он умеет читать!

— Я провожу вас, — сказал Кун.

— Куда вы пойдете потом? К своим?

Он задумался.

— К сожалению, теперь я не знаю, где свои, где чужие. Полагаю, не сегодня-завтра маньчжуры захватят город и расправятся с повстанцами. Нападать подло, защищаться глупо.

— Вы не рады тому, что остались живы? — тихо спросила Мэй.

— Просто, похоже, я немного запутался в жизни.

Она шла рядом с ним свободным шагом, мечтая о том, чтобы дорога домой оказалась как можно длиннее. Небо синело, словно чаша из драгоценного цветного фарфора, облака казались дымком курений, сожженных на алтаре Неба.

Время от времени Мэй поднимала взгляд на Куна. Она находила его очень красивым. Гладкая кожа теплого медового оттенка, маньчжурские миндалевидные глаза, губы, отливающие тем нежным блеском, каким светятся створки перламутровых жемчужных раковин.

Когда до дома тетки оставалось меньше половины ли, девушка остановилась и застенчиво произнесла:

— Дальше я пойду одна. Не надо, чтобы нас видели вместе.

Кун понимающе кивнул. Расставаясь с ним, Мэй хотелось плакать, ибо ей казалось, будто она теряет нечто такое, чего у нее никогда больше не будет.

Между тем человек, назвавшийся крестьянским сыном, отвесил ей изысканный поклон и сказал:

— Спасибо вам! Хотя такой благодарности и явно мало: ведь вы спасли мне жизнь! К сожалению, я должен спешить: чувствую, скоро начнутся бои, и мне надо раздобыть оружие.

Мэй грустно улыбнулась: как все мужчины, прежде всего он думал о войне.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел по улице, а она смотрела ему вслед. Когда его высокая стройная фигура скрылась за поворотом, Мэй поняла, что влюбилась — отчаянно, пылко, безрассудно, так, как это бывает только в неповторимой юности.

Глава 6

Юйтан Янчу чувствовал себя так, будто рухнули опоры его дома, а его самого швырнули о землю с вершины высокой горы.

Несколько дней он был сильно занят: распределял казенные деньги для вербовки солдат, устанавливал размер премий. За голову мятежника полагалось пятьдесят лян, за убитого, если его голова не была доставлена, — тридцать лян, а за раненого — десять. Он велел подтянуть маньчжурские отряды, поскольку далеко не все китайские солдаты соглашались воевать против своих.

За минувшие дни повстанцы усилили оборону: заделали проломы в стенах, установили пушки и катапульты, выставили посты. Юйтан Янчу имел намерение взять Кантон, не прибегая к упорной осаде. Он приказал приступить к подведению подкопов под городскую стену с тем, чтобы заложить там начиненные порохом глиняные бомбы.

Среди этой кутерьмы князь не то чтобы забыл про сына, просто он был уверен в том, что Киан находится в главном лагере и не подвержен никакой опасности. Когда Юйтан приехал туда, то получил известие, которое едва не свалило его с ног.

Киан покинул лагерь, и его нигде не было. Князь сгоряча срубил несколько голов, а немного остыв, но по-прежнему пребывая диком страхе, приказал позвать всех, кто мог хотя бы что-нибудь сообщить о его сыне.

Он допросил военачальников Ердена и Октая, полагавших, что Киан уехал к отцу и по какой-то причине остался с ним, дрожащих, как осенние листья Дина и Хао, которые при нападении повстанцев ударились в бегство, а теперь пытались выгородить себя. В конце концов, им пришлось рассказать, как было дело. Юйтан хотел казнить обоих, но вспомнив о давней дружбе сына с этими молодыми китайцами, заставил себя повременить с наказанием.