Письмо было адресовано не мне. Полу. Как бы ни была свежа тогда моя скорбь, я все же взволнованно бросилась в нашу спальню и протянула ему письмо, и вот тут-то заметила обратный адрес. Оно было из университета Нью-Скул в Нью-Йорке. Когда-то, в другой жизни — которая у нас была всего три месяца назад, в те дни, когда я еще не знала о том, что у моей матери рак, — я помогала ему собирать документы и подавать заявление в магистратуру по специальности «политическая философия». Тогда, в середине января, мысль о том, что мы будем жить в Нью-Йорке, казалась мне самой восхитительной мыслью в мире. Но теперь, в конце марта — когда он вскрыл письмо и воскликнул, что его приняли, а я обняла его и всячески старалась сделать вид, что меня радует эта хорошая новость, — я почувствовала, что раскалываюсь надвое. Одна женщина — та, которой я была до смерти мамы. Другая — та, которой я стала теперь. И прежняя жизнь красовалась на поверхности моей личности, как синяк. Истинная «я» скрывалась под ним. В прежней жизни я знала, что в июне буду защищать свой диплом бакалавра, а спустя пару месяцев мы уедем. Что мы снимем квартиру в Ист-Виллидж или Парк-Слоуп — тех местах, которые я могла только представлять себе или читать о них. Что я буду носить броские пончо с очаровательными вязаными беретами и крутыми сапожками, становясь писательницей — на тот же «романтически бедняцкий» лад, как и многие из моих литературных героев и героинь.

Я испытывала влечение к другим мужчинам с тех пор, как мы поженились, но держала его под контролем. Больше я не могла этого делать.

Все это было теперь невозможно, что бы там ни говорилось в письме. Моя мама умерла. Моя мама умерла. Моя мама умерла. Все, что я воображала о себе, исчезло в трещине ее последнего вздоха.

Я не могла уехать из Миннесоты. Я была нужна моей семье. Кто поможет Лейфу завершить взросление? Кто позаботится об Эдди в его одиночестве? Кто приготовит ужин в День благодарения и будет продолжать семейные традиции? Кто-то должен был удерживать вместе то, что осталось от нашей семьи. И этим кем-то должна была быть я. Хотя бы так я должна отдать долг матери.

— Ты должен ехать без меня, — сказала я Полу, который держал письмо. И повторяла это снова и снова, пока мы разговаривали в течение следующих недель, и моя убежденность росла день ото дня. Часть меня была в ужасе от того, что он меня покинет. Другая часть отчаянно надеялась, что он это сделает. Если бы он уехал, дверь нашего брака захлопнулась бы сама, и мне не пришлось бы захлопывать ее пинком. Я была бы свободна и ни в чем не виновата. Я любила его, но я была своевольной девятнадцатилетней девчонкой, когда мы поженились, и близко не готовой к тому, чтобы посвятить себя другому человеку, как бы дорог он мне ни был. Хотя я испытывала влечение к другим мужчинам с тех пор, как мы поженились, я держала его под контролем. Но больше я не могла этого делать. Скорбь уничтожила мою способность сдерживаться. Мне в столь многом отказано, думала я. Почему же я должна отказывать еще и сама себе?

Тогда, в середине января, мысль о том, что мы будем жить в Нью-Йорке, казалась мне самой восхитительной мыслью в мире. Но сейчас, в конце марта, я почувствовала, что раскалываюсь надвое. Все, о чем я мечтала раньше, было теперь невозможно.

Спустя неделю после смерти матери я поцеловалась с другим мужчиной. А еще спустя неделю — еще с одним. Я только заигрывала с ними и с другими, которые были после, — поклявшись не пересекать сексуальную черту, которая имела для меня какое-то значение. Но все равно знала, что я не права, обманывая и изменяя.