Тогда же, весной 93-го, Вовчик познакомился еще с двумя русаками-ленинаканцами — Петром Карпенко из Днепропетровска и Рашидом Хабибукллиным из Казани. Втроем они и попали в Карабах… Пообтерлись, привыкли, и при взятии осенью девяносто третьего года Физули даже «отличиться» успели, выполняя никому не нужный тогда приказ: после штурма сжечь все дома в поселке. Петро в тот день «пошел на рекорд»: от его руки пылало ясным огнем тридцать семь строений — хозяйственный хохол все, что не смог унести, с удовольствием предал огню. За Вовчиком сохранилось второе место — двадцать три жилища.

— А жгли-то зачем? — перебил рязанца Грунский, — Что, была угроза обратного штурма?

Вовчик замолчал, насупился. Затем неохотно ответил:

— А наше какое дело — была угроза или ее не было? Приказали — мы сделали, и все! Хотя Физули до сих пор — наш! — он повернулся к Олегу спиной, сосредоточенно растапливая почти потухшую во время исповеди «незабудку-буржуйку».

Однако рассказа своего не прервал: видимо, долгое время не было у него возможности излить душу кому-нибудь из земляков «оттуда».

В октябре Вовчику не повезло: пошел с группой разведчиков на «талан» к туркам, за бараниной и хлебом, а на обратном пути нарвались всем скопом на пулеметную засаду. После того, как четыре пули ПК продырявили его тело по диагонали — от левого плеча до правого бедра, — армянские полевые лекари отправили его в тыл вместе с трупами, а в списках батальона он прошел, как погибший при исполнении боевого задания… И только в Степанакерте, при «паковке» тел погибших в гробы, кто-то чудом углядел, что русский жив — чуть слышно застонал.

Пролечившись в Ереване, вернулся в Ленинакан. А здесь проблемы гражданской жизни не изменились нисколечко. И денег на отъезд в Россию нет: компенсации за ранение хватило лишь на два дня нормального существования — хорошо поесть и выпить.

— И теперь вот сижу в казарме, сторожу ее и жду новой отправки на позиции. Здесь же, на постах, и Рашидка-джан, и Петро-хохол. С ними веселей! — совсем невесело закончил свое повествование Вовчик. С окончанием рассказа совпало полное очищение казарменного стола от еды и спиртного.

— Ну, спасибо тебе большое, Айс, я так уже, наверное, пару лет не хавал! Сразу видно — наш, русачок, приехал! И хлебец-то наш, русский. Ей-богу, он мне снился иногда! — растроганно благодарил Олега Светлов.

Спать они улеглись где-то около пяти утра…

Глава 4

«Мешочная любовь»

А в десять часов Грунский знакомился с заместителем командира батальона в тылу — Чохчогленом, бывшим прокурором Ленинакана. Заодно тот постарался предсказать будущее Олега в найденной им части:

— Оформишь контракт добровольца на полгода, затем получишь форму. А до отправки живи вместе со Светловым здесь, в казарме. Будете помогать семьям погибших фидаинов в отгрузке угля и дров! А там, на позициях, если будешь вести себя правильно и воевать хорошо — может быть, получишь офицерские погоны. Ну, и все, что к ним прилагается!

Чохчоглен пошел было к дверям, затем остановился.

— Да, вот еще: спасибо, что приехал! Мы, армяне, всегда рады гостям! Наши дома — твои дома, мой хлеб — твой хлеб!

На деле же, по наблюдениям Олега, все оказалось намного прозаичнее: да, иногда русаки действительно отгружали со склада женщинам в трауре понемногу угля и дров, но основная масса этих «стратегических» товаров уходила людям, которые приезжали со своим транспортом и погрузчиком и, никого не стесняясь, рассчитывались с кладовщиком Аро наличными.

Вовчик постоянно заигрывал с этим мордастым армянином: то сумку до ворот поможет доволочь, то загрузить то-се в его «Москвич-комби».