|
Да нет же, Фиориньи, да нет же! Неудачная речь — и министерство уцелело бы. Большинство превысило на двадцать пять голосов наши самые оптимистические подсчеты. К концу центровики с трудом удерживались, чтобы не аплодировать. На одни только кулуарные комбинации нельзя было полагаться. В последнюю минуту человек тридцать врагов министерства могло нас покинуть, чтобы оно не пало благодаря формуле перехода крайней левой.
Бишоф. Да. Своим красноречием Дени облегчил положение умеренных. Они могут потом говорить, что задушили министерство нечаянно, в порыве увлечения.
Смеется.
Ришар. А теперь?
Молчание. Переглядываются. Вновь пришедшие, видимо, чувствуют себя не вполне уверенно.
Моттле. Фереоль там был?
Фиориньи, живо. Где это? В Палате? Ты же знаешь, он поклялся, что войдет туда не иначе, как ведя за собой сотню вооруженных людей.
Моттле. О, разве я могу помнить все, в чем он клялся?
Короткое молчание.
Ришар. А «дядюшка»?
Сибле. «Дядюшке» едва ли весело.
Фиориньи. В кулуарах рассказывали довольно удивительные вещи. Не правда ли, Бишоф?
Бишоф. Да, только я не уверен, так ли я понял.
Ришар. Что именно?
Фиориньи. Будто бы при дворе имеется партия, склонная к смелому решению.
Ришар. К тому, чтобы призвать господ военных?
Фиориньи. Не угадали. Призвать господина Дени… виноват… товарища Дени.
Сибле. Я не совсем понимаю.
Фиориньи. Ну да, министерство Дени. Ты как будто находишь это неестественным?
За исключением Фиориньи, который держит себя недвусмысленно, все остальные стараются не обнаруживать своих чувств. Молчат. Смотрят в землю. Иные искоса поглядывают на соседей.
Ришар, после паузы. Уж не королеве ли принадлежит эта мысль?
Бишоф. Почему?
Ришар. Ее отец всегда заигрывал с крайними партиями.
Бишоф. Отец королевы чудак. Это самый реакционный монарх в Европе. Он считает, что у себя он искоренил революцию. Но он до смерти боится привозных покушений. Он уверен, что мы заняты, главным образом, изготовлением бомб, и не хотел бы, чтобы мы их снабжали его адресом. (Бишоф самодовольно смеется). Отсюда те маленькие знаки дружбы, которые он нам шлет.
Ришар. Вот именно!
Бишоф. Нет! Он еще не настолько выжил из ума, чтобы устраивать пожар у соседа.
Фиориньи. Пожар?
Фиориньи и Бишоф обмениваются взглядом авгуров. Бишоф делает неопределенный жест.
Ришар. А Дени знает, что говорят?
Бишоф. Мой друг, есть вопросы, которых стараются себе не задавать.
Все оборачиваются ко входу в сад. По лицам разливается выражение официального удовольствия, даже у Бишофа и Фиориньи.
Явление четвертое
Те же, Дени, Люзак.
В сад входят Дени и Люзак. Дени — человек лет сорока, рослый, довольно полный лицом и телом, бритый. Его выразительное и подвижное лицо временами очень привлекательно и лишь изредка становится холодным и жестким. Так же и голос. Ничего вульгарного. Есть презрительность, которую он сдерживает, но которую выдают его губы, глаза. При его появлении присутствующие аплодируют. Фиориньи и Бишоф не менее горячо, чем остальные.
Дени, садясь за столик и делая всем приветственный жест. Вы очень добры. (Подбежавшему Моттле). Пива, пожалуйста. (Он, видимо, очень устал и хочет тишины. Присутствующие, к которым присоединился и Люзак, держатся в почтительном отдалении. Вполголоса обмениваются короткими фразами. Дени, ни на кого не глядя, спрашивает громко.) Фереоля нет?
Сибле. Нет.
Моттле, возвращаясь с бутылкой пива. Вы, может быть, предпочли бы что-нибудь горячее?
Дени, приязненно глядя на Моттле. Нет, благодарю, мне хочется пить. (Вполголоса). Ты тоже не видел Фереоля?
Моттле. Нет.
Люзак, подойдя ближе, вполголоса. |