|
Поев, он в очередной раз связался с полицией, после чего выехал из Дорчестера по дороге, которая вела вдоль берега, разветвляясь на массу переплетающихся лабиринтом маленьких дорожек, сбегающих к морю. Наконец очень осторожно он въехал на покрытый песком и галькой пляж и остановился неподалеку от воды. Выбрался из машины, запер ее и, время от времени оборачиваясь, пошел по выгоревшей траве, топча засохшие дикие цветы, туда, где кончалась земля и лежали лишь голые камни. Потоптавшись на месте, он направился по камням дальше, к морю, и подошел к месту, где, заворачиваясь бурунами, волны то набегали на громоздившиеся у кромки воды камни, то откатывали назад. Обернувшись, Эдвард еще раз проверил, на месте ли знакомая веха вдали, потом сел на камни, уже высушенные теплым дружелюбным солнцем, и долго сидел, часто моргая от хаоса ярких водяных бликов — множества крохотных зеркал, обращенных к небу. Его руки непроизвольно перебирали камни — большие и маленькие, идеально гладкие, светло-серые, темно-серые, некоторые покрытые белыми полосками, пересекающимися или закручивающимися в кольца. Он наблюдал за накатывающими на берег волнами, прислушивался к грохоту, с которым они разбивались о прибрежные камни и уволакивали их с собой на дно в вечном своем круговороте, к яростному шипению отступающих волн. Над необозримой пустынной театральной сценой побережья, на которой не было видно ни одной живой души, ни одного актера, сияло солнце.
Эдвард никуда не спешил. Вот он снова здесь, над самыми волнами, на вершине почти отвесно спускающейся к морю насыпи из гальки, которую вода уносит и приносит обратно. Зарыв нос ботинка в камешки, он почувствовал, как они слегка шевелятся под его ступней. Рев волн был оглушительным, он напоминал артиллерийскую канонаду, их мощь — устрашающей. Капли, которые разлетались при столкновении волн с камнями, жалили лицо, словно ружейная дробь. У самого берега волны казались серо-белыми, дальше вода становилась синей, она всей своей мощью, с пугающей быстротой и силой наступала на берег последовательным строем волн, похожим на бесчисленные эскадроны галопирующих коней. Горизонт был чистым и ровным, словно нарисованным черным грифелем. Никаких судов. Только море, а над головой, поднимаясь от карандашной линии горизонта, — бледно-голубое небо, по которому лениво дрейфовало несколько белых пушистых облачков. Они плыли ниже золотого сияния, которое излучало солнце, а выше небо, вдруг утрачивая свою голубизну, превращалось в напряженную неподвижность чистого света. Какой чудесный день, подумал Эдвард. Камни теплые. Прекрасная погода для плавания. Только Эдвард больше не плавал.
У Эдварда и Рэндалла были каникулы, и они совершали дальнюю поездку на велосипедах. Погода стояла великолепная, мальчики останавливались в случайных маленьких гостиницах, были свободны и счастливы — и только вдвоем. Они обожали друг друга. Рэндалл, на два года младше Эдварда, боготворил брата. Эдвард, как старший, любовно опекал и защищал Рэндалла. Им было пятнадцать и семнадцать лет. Они давно потеряли мать, и детская боль утраты начала уже притупляться, чего нельзя было сказать об их отце, тот по-прежнему очень страдал. С печальной утратой неким загадочным образом был связан (теперь это стало уже очевидно) тот факт, что младшего сына отец любил больше, чем старшего. Пo молчаливому согласию все трое никогда не говорили об этом. Для Эдварда это было не слишком глубокой, но, разумеется, никогда не заживающей раной, однако никоим образом не отражалось на его любви к Рэндаллу, равно как и на любви брата к нему. В тот велосипедный поход мальчики отправились с разрешения отца, получив, однако, строгие наставления: быть предельно осторожными и хорошо себя вести. Отец несколько раз повторил Эдварду, что тот должен быть очень осторожен и присматривать за братом. Они отправлялись в путь на рассвете. И отъезжавшие, и провожавшие радостно смеялись. Рюкзаки путешественников были набиты рубашками, ботинками, купальными принадлежностями, ножами и вилками, тарелками, фруктами, бутербродами. |
