«Наверняка фальшивые», — решил Тихомиров, разглядывая банкноты. Правда, до сих пор он слышал только о поддельных пятидесятирублевых кредитных билетах. А в стопках были перевязаны нитками желтенькие рубли, красные десятки и белые четвертные. Имелись и сотенные билеты, и даже пачка двухсотенных, то есть банкноты, которых Гаврюша никогда прежде не видел. Если все эти купюры и подделали, то весьма скрупулезно — они были и потертыми, и порой надорванными. Некоторые выглядели как новенькие. Да они и были новенькими — на них красовался вензель Александра Третьего, а на старых бумажках был росчерк его предшественника…
Гаврюша так и не решился пустить деньги в печку. Через несколько дней он со всеми предосторожностями потратил первый рубль — просто для проверки. Сошло. И с десяткой сошло. Через месяц Тихомиров исчез из Петербурга, оставив сестре короткую записку: «Мне надо по-новому осмыслить жизнь. Не ищи меня и не осуждай. Вечно твой брат».
Он уехал в Англию, чтобы выучиться на инженера. Но вместо этого стал изучать философию и историю искусств. Изучение архитектуры и живописи требовало постоянных разъездов по Европе, и Тихомиров не отказывал себе в этом удовольствии. Денег хватило на год. Еще год он провел в Париже, прибившись к группе соотечественников, таких же неудачливых студентов. Они часто посещали русский анархический кружок. Не столько из любви к анархизму, сколько из-за того, что там можно было бесплатно напиться чаю с сахаром и наесться хлеба. Однажды среди них появился прилично одетый господин, говоривший по-русски с заметным прибалтийским акцентом. Тихомиров узнал его сразу. И понял, что это узнавание было обоюдным. Торопливо уходя, он замешкался в дверях, и прибалтиец нагнал его на улице. Он взял Тихомирова под локоть. Гаврюша похолодел: вот она, смертушка! Вот когда ему придется расплатиться за тот чемодан…
Но прилично одетый господин сказал:
«Итак, вы остались на легальном положении. У вас надежный паспорт?»
«Да», — отвечал Гаврюша, не понимая, как может паспорт быть ненадежным. Тогда он еще не знал, как много разных паспортов ему придется предъявлять в будущем.
«Вы готовы завтра же отправиться в Женеву?»
«Разве что пешком». Самообладание быстро вернулось к Тихомирову, и он шутливо похлопал себя по карманам.
«Зачем же пешком! Мы снабдим вас по высшему разряду! Где вы изволили остановиться?»
Последние несколько ночей Тихомиров изволил останавливаться под мостами, благо, ночи стояли исключительно теплые. Он задумался над ответом. Но отвечать и не потребовалось. Видимо, осознав бестактность вопроса, прибалтиец продолжил:
«Впрочем, едемте сейчас ко мне в отель. Вас придется переодеть и вообще приготовить к поездке. В Женеве проведёте три дня, оттуда вас отправят в Турин. Затем Рим, Неаполь, Генуя, а оттуда вернетесь в Париж. Как вам такое турне? Вам ведь знакомы эти места? Вы говорите по-итальянски?»
«Немного».
«Я не сомневался. Художник не может не говорить по-итальянски. Ведь вы — художник-с?»
«Отчасти».
«Удобное прикрытие, не находите ли? Любые перемещения вы можете объяснить поисками натуры для картины. А неосторожные высказывания всегда можно списать на эксцентричность характера. Богема-с! Да-да, Тихомиров, отныне вы — свободный художник. Для курьера и не найти более надежного прикрытия!»
Так он стал курьером. Сначала перевозил письма. Затем — деньги. Иногда передавал распоряжения какого-то «центра». Примерно через полгода стал участвовать в заседаниях разнообразных групп и кружков — русских, итальянских, французских, а однажды даже побывал среди мрачных турок. Заседания эти он посещал на правах гостя «с совещательным голосом». Выступлений от него не требовалось, его мнения никто не спрашивал, надо было всего лишь поприсутствовать и унести с собой протокол заседания. |