— Знаешь, Пол, что я на днях прочитал? — сказал Паттерсон, передвигая ладью. — Кавалеристами Стюарта двигала не воинская дисциплина, а «бессильное отчаяние обреченных».
— Чему удивляться? — ответил Орлов, безжалостно снимая с доски черного слона, которого прозевал маршал. — Победа в войне достигается полным уничтожением противника. Обезоружить — не значит усмирить. Убить и закопать — не значит уничтожить. Уцелевших надо заставить служить новой власти. А убитых — вычеркнуть из книги, что зовется памятью. Залить черной краской целые страницы, если их не удается выдрать. Это — обычная практика победителей. Если бы в той войне выиграли вы, мир бы сейчас почти ничего не знал про генерала Гранта и его компанию.
— Грант — пьянчуга. Шерман — мясник. И все это знают, несмотря ни на какие их титулы, — сердито заявил маршал, глядя на белого коня, который занял клетку, откуда черный слон, ныне покойный, собирался провести разящую атаку.
— Как хорошо быть побежденным, — усмехнулся Орлов. — Легенды и песни слагают только о павших героях. И никогда — о победителях.
— Песни? Их поют лишь пьяные ковбои. По ночам, чтобы успокоить спящее стадо. Война давно забыта. Ее вспоминают только перед выборами. Чтобы лишний раз плюнуть на могилы.
Паттерсон отправил свою ладью в атаку на дерзкого коня.
— Неожиданный ход, — сказал Орлов. — Ты у нас мастер неожиданных ходов…
— А что, Пол, у тебя в России — такое же дерьмо? — спросил маршал, явно пытаясь отвлечь противника.
— Приблизительно. Разница лишь в том, что у нас трудно понять, кто победил, а кто проиграл. Мы воевали с турками, разбили их. А когда я вернулся домой, оказалось, что о нашей победе никто ничего не знает. Все оплакивали потери, ругали армию, обвиняли командование. В общем, всё выглядело так, будто турки нас разгромили, а не наоборот. А болгары и румыны, которых мы освобождали, тут же переметнулись к нашим злейшим врагам, к англичанам. Вот и гадай теперь, победили мы или … — Орлов не заметил, что коню угрожает опасность, и сделал невинный ход пешкой. — Или проиграли.
Паттерсон быстро снял коня с доски и громко поставил ладью на освободившееся поле. Орлов же спокойно подвинул вперед ферзя и сказал:
— Мат. Еще партию?
Маршал оглядел позицию, надеясь на чудо. Но его королю некуда было деваться с той диагонали, на которой стоял белый ферзь.
— Пожалуй, нам пора в суд, — сказал Паттерсон, укладывая шахматы в дорожную сумку. — Я попросил судью не торопиться, и наше дело рассматривается последним. Но лучше подождать, чем опоздать. Посидим в коридоре. И начнем матч-реванш, как только сядем в поезд. Не возражаешь?
Орлов не возражал — ему давно уже не терпелось выйти на улицу. Все лето он провел в поле, да и осенью уходил в рейды каждую неделю. После походной жизни любые потолки становятся слишком низкими, стены давят, и даже самое чистое оконное стекло кажется мутным. Да и к цивильной одежде трудно привыкать. В светлом костюме и легких башмаках Орлов чувствовал себя чуть ли не голым. Особенно странным было отсутствие привычной тяжести оружия. Конечно, он держал в скрытой поясной кобуре короткоствольный «смит-вессон», но почти не ощущал его веса после того арсенала, который приходилось таскать на себе во время полевых выходов.
Они дошли до здания суда за пять минут. Погрузили сумки в пролетку, которая должна была доставить их вместе с подконвойным к вокзалу. Покурили на крыльце. Вошли в коридор. И здесь Орлова ждало первое малоприятное открытие.
На двери зала судебных заседаний висел список рассматриваемых дел. |