– А нельзя зажечь свет?

– Тут вы ни на что не наткнетесь, – сказала Кэтрин, уже поднимаясь по лестнице.

В Мак-Грегоре зашевелилось то же чувство панического страха, которое он испытывал во время своего позорного выступления на катке в Москве. Это была та самая Кэтрин, и снова он был ее жертвой, и нужно было напрячь все силы для того, чтобы не споткнуться и не упасть. Он нащупал сбоку холодный гладкий мрамор перил, ухватился за них и стал подниматься спокойно и с достоинством, несмотря на полную тьму кругом. Кэтрин не потрудилась подождать его наверху, но там, в конце длинного коридора, горела маленькая лампочка, дававшая достаточно света, чтобы Мак-Грегор мог видеть фигуру Кэтрин впереди и, следуя за ней, дойти до ее комнаты. Он подождал, пока она зажгла свет, и сразу же направился к камину. Огонь едва тлел, но он не подбросил угля, пока Кэтрин не попросила его об этом. Он подумал, что, вероятно, уголь, который он ей принес, подходит к концу, и не стал разжигать большого огня. Он подложил ровно столько, сколько нужно было, чтобы пламя не угасло и можно было согреться около него.

– Вытрите волосы, – сказала она, подавая ему полотенце. – И отвернитесь. Я буду одеваться тут, у огня.

Мак-Грегор взял полотенце и повернул свое кресло боком к камину. Теперь половина пространства у огня принадлежала ему, а другая половина – Кэтрин. Он смотрел прямо перед собой и слышал, как она возится сзади, за спинкой кресла.

– Ничто меня так не раздражает, – сказала она, – как эти ваши приступы нерешительности. Это, правда, не так часто с вами бывает, но если уж случается, так вы становитесь совершенно невозможны. Зачем вам нужно было исчезать? Зачем нужно было тянуть столько времени? Судя по вашему вчерашнему настроению, я решила, что вы на все махнули рукой и улетели с профессором Уайтом в Иран. Почему, кстати, вы не улетели?

– Я передумал, – сказал он угрюмо.

– А почему вы так долго не приходили?

– Мне нужно было время, – сказал он. – Я должен был отдать себе отчет в своих действиях.

– Вы все еще думаете, что все ваши старания пропали зря?

– Не совсем.

– Вчера вы должны были почувствовать удовлетворение, хотя бы от того, что все-таки помешали Эссексу.

– Нет, – сказал он. – Никакого удовлетворения я не почувствовал. Ну, пусть я помешал Эссексу, а что толку, если все равно те же люди будут выносить те же решения?

– Значит, вы все-таки думаете, что сделать ничего нельзя. Что Железная пята чересчур всемогуща, что одному человеку не изменить политики государства. – Она повторяла его слова с такой безжалостной отчетливостью, что ему краска бросилась в лицо.

– Да нет, я вижу, что кое-чего удалось добиться, – нетерпеливо согласился он, заерзав в кресле. – Но все это так ничтожно и совершенно не затрагивает существа власти, существа устремлений правительства, нации, государства, – одним словом, того, что тут играет решающую роль. Ну, пусть мы помешали Эссексу, пусть сорвали его конкретный замысел против Ирана. Но ведь они начнут сначала.

– Конечно, начнут.

– А ведь я думал, что, если помешать Эссексу, все это прекратится, все интриги, все политические козни. Я думал, на том дело и кончится; наши дипломаты оставят Азербайджан в покое и по-джентльменски признают свое поражение. Но ведь в том-то и беда, Кэти, – сказал он с тоской, – что ничего не кончилось. Пусть устранен Эссекс, но найдутся другие люди с другими планами, и они начнут с того, чего не довершил Эссекс. Все продолжается, значит, и я должен продолжать!

– Вам так много времени потребовалось, чтобы дойти до этого?

– Не в том дело.