Дугхалл нахмурился. Закрыв глаза, он принялся изучать слабое сияние, окутывающее распростертое на постели тело, которое было видно теперь его внутреннему взору. Странно, что за все время знакомства с Кейт он ни разу не заметил этого. Еще более странно, что он и не подумал посмотреть внимательнее. Печать волшебства светилась на ней и как будто тускнела у него на глазах. Впрочем, это волшебство не принадлежало ни Волкам, ни Соколам. Кейт одновременно была источником сияния и им не являлась. Он совсем помрачнел. Тайна за тайной: как сумела она пробраться в комнату мимо разыскивающей ее стражи, как исчезла перед этим, откуда взялись эти загадочные шрамы и этот едва уловимый запашок магии, который исходил от нее, несмотря на то что он ЗНАЛ: Кейт никогда не училась волхвовать?

Эти тайны еще надлежит уяснить, и немедленно. Но не настолько быстро, чтобы срочно будить Кейт. Возможно, простое ожидание поможет ему постичь нечто полезное.

Устроившись в кресле напротив ее постели, он окружил себя щитом, который дрогнет в миг ее пробуждения, и запрокинул голову. Через несколько минут он провалился в глубокий сон.

Хасмаль произнес первые строки заклинания:

Она внимательно смотрела на него, длинные огненные волосы колыхал ветерок, никогда не вырывающийся за пределы пылающего треугольника.

– Что ты хочешь узнать?

Голос ее казался негромким и ласковым – даже самый тихий шепот Хасмаля был бы слышнее, – и тем не менее он был явственным. Она говорила из невообразимой дали, сквозь непрестанное рыдание ветра, дующего меж миров, и слова достигали ушей его лишь с помощью волшебного подобия ее – фигурки, стоявшей в тот миг на стекле.

Откашлявшись, Хасмаль пригнулся пониже к стеклу, прикрывая своим телом льющийся от нее свет.

– Сегодня я встретил женщину. Она увидела меня – сквозь мою защиту – хотя не могла, не была способна этого сделать. Я назвал ей свое имя – против собственной воли. Она испугала меня. Она не такая, какой кажется. Не причинит ли она мне вред?

– Не сейчас... позже, потом. Хасмаль, сын Хасмаля, ты – сосуд, избранный Возрожденным; тебе суждены боль и слава. Твое жертвоприношение возвратит величие Соколам; имя твое будет почитаться во все времена.

– Мое жертвоприношение?

Хасмаль ощутил, как сердце его сжалось в твердый крохотный комок. Заслужить почитание, конечно, хорошо, однако те, кого почитали Соколы, обычно оказывались усопшими, причем их кончина была ужасной.

Женщина взмахнула крошечной ручкой, и Хасмаль увидел в пламени, как родителей его прибивают гвоздями к Великим Воротам. А потом узрел, как его самого бьют и пытают люди, облаченные в ливреи одной из Пяти Семей, как они сдирают с него кожу живьем; затем Хасмаль увидел, как, лишенный кожи, стоит он посреди Халлеса, а толпа веселится и кидает в него гнилыми плодами. Наконец, солдаты привязали его конечности к четырем лошадям и погнали животных в разные стороны.

Хасмаль, казалось, вот-вот лишится сознания. Конечно, он не рассчитывал, что его попросят принести в жертву черного козла и мешок золота... жизни родителей, а вместе с ними свою собственную...

Изображения растаяли; крошечная женщина смотрела на него искренними глазами.

– Твои деяния заставят людей возлюбить тебя. Ты будешь жить вечно – на страницах Тайных Текстови в сердцах всех последующих Соколов.

Хасмаль отвернулся от нее, пытаясь стереть из памяти вид собственного, ободранного до мяса тела, раздираемого на четыре части четырьмя несущимися лошадьми.

Обойдемся без славы, решил он. Лучше жить в настоящем, чем на страницах книг.

Поглядев на Говорящую, он поежился.

– А могу ли я избежать подобной судьбы?

Какое-то мгновение до него доносился лишь вой потустороннего ветра.