|
Это была несчастная охота, хотя она и началась удачно, но вышли мы из нее почти голыми. Да, у нас ничего не осталось, кроме головы буйвола с расщепленным рогом. Я думал, что ты захочешь сохранить его череп. – Ну, Умбези, поблагодарим судьбу, что мы остались живы, – то есть если я не умру, – прибавил я. – О Макумазан, ты, без сомнения, будешь жить. Так сказали два наших знахаря, которые осматривали тебя. Один из них наложил на тебя эти кожаные повязки, и я обещал ему телку, если он вылечит тебя, и дал ему в задаток козла. Но он сказал, что ты должен лежать здесь месяц, если не больше. Тем временем Панда прислал за кожей для щитов и я принужден был убить двадцать пять моих лучших коров, то есть моих собственных коров и коров моих людей. – Мне очень жаль, что ты не убил коров до того, как мы встретили этих буйволов, – проворчал я, потому что у меня очень болели ребра. – Пришли сюда Садуко и Скауля. Мне хотелось бы поблагодарить их за то, что они спасли мне жизнь. На следующее утро они пришли и я горячо поблагодарил их. – Не надо, не надо, инкузи, – сказал Скауль, который буквально плакал слезами радости при виде того, что ко мне снова вернулись сознание и рассудок; это были не слезы Мамины, а настоящие слезы, потому что я видел, как они стекали по его плоскому носу, носившему еще следы орлиных когтей. – Не надо, не благодари больше, умоляю тебя. Если бы ты умер, то и я пожелал бы умереть. Вот почему я прыгнул в воду спасти тебя. Когда я услышал это, мои глаза тоже увлажнились. Мы привыкли свысока смотреть на туземцев, а между тем где мы встретим большую преданность и любовь, как не среди дикарей? – Что касается до меня, инкузи, – сказал Садуко, – то я только исполнил свой долг. Как мог бы я ходить с поднятой головой, если бы буйвол убил тебя, а я остался бы жив? Даже девушки засмеяли бы меня. Но какая толстая шкура была у буйвола! Я уж думал, что копьем никак не проткнуть ее. 196 Заметьте разницу в характере этих двух людей. Один, вовсе не герой в повседневной жизни, рисковал просто из верности к своему господину, который часто ругал его, а иногда и бил за пьянство. Другой рисковал жизнью из тщеславия и, может быть, также потому, что моя смерть помешала бы его планам и его честолюбивым замыслам, в которых я должен был принять участие. Когда Скауль вышел из хижины приготовить мне пищу, Садуко сразу перевел разговор на Мамину. Он слышал, что я видел ее, и хотел знать, нахожу ли я ее красивой. – Да, очень красивой, – ответил я. – Это самая красивая зулуска, которую я когда либо видел. – И она умная, такая же умная, как белые женщины? – Да, очень умная… гораздо умнее многих белых. – И… какая она еще? – Очень изменчивая. Она может меняться, как ветер, и быть то теплой, то холодной. Он немного подумал, а затем сказал: – Какое мне дело, если она холодна к другим, лишь бы она была тепла ко мне. – А она тепла к тебе, Садуко? – Не совсем, Макумазан. – Опять молчание. – Мне кажется, она скорее похожа на ветер, дующий перед большой бурей. – Да, это режущий ветер, Садуко, и когда он дует, мы знаем, что разразится буря. – И я полагаю, что буря разразится, инкузи, потому что Мамина родилась в бурю и буря сопутствует ей. Но что из этого, если она и я выдержим ее вместе. Я люблю ее и готов лучше умереть с ней, чем жить с другой женщиной. – Вопрос в том, Садуко, захочет ли она лучше умереть с тобой, чем жить с другим мужчиной? Она тебе это сказала? – Инкузи, мысли Мамины таятся во мраке. Ее мысль похожа на белого муравья, роющего подземный ход в иле. Мы видим подземный ход, показывающий, что она думает, но мы не видим самую мысль. Только иногда, когда она полагает, что никто не видит или не слышит ее (я вспомнил о монологе молодой девушки, когда она думала, что я лежу без сознания), или когда ее застать врасплох, проглядывает из подземного хода подлинная ее мысль. |
