Однажды в январе Лайла поднялась к себе в спальню, но вниз не спустилась. Она пролежала в постели три дня, чувствуя ужасную боль внизу живота. Она отказывалась говорить с Ричардом и отказывалась показаться врачу. Ричард не мог заставить себя ходить на работу, но не мог и попасть в собственную спальню. Он часами сидел на кухне, но кусок не лез ему в горло. Он не понимал, почему чувствует себя так, словно потерял жену.

На четвертый день, хорошенько выплакавшись, Хелен поднялась наверх. Войдя к Лайле без стука, она села у ее кровати:

— Можешь не объяснять, что с тобой происходит. Скажи мне одно: тебя может вылечить отъезд из Нью-Йорка?

Лайла так долго молчала, что почти потеряла голос, а потому хрипло произнесла:

— Да. Если я останусь здесь, то умру.

Тогда Хелен достала из шкафа чемоданы молодых и собственноручно их упаковала. Затем позвонила Джейсону и попросила пригнать фургон, который он ремонтировал, чтобы заменить им старый «крайслер». После этого Хелен спустилась на кухню и закрыла за собой дверь. Пока Джейсон Грей и Ричард таскали в фургон вещи и усаживали в него Лайлу, Хелен испекла медовый кекс. Она положила в него и миндаль, и сладкие коричневые груши, а когда лакомство было готово, осторожно упаковала его в коробку, которую отнесла в машину. Передав кекс Лайле через окно, Хелен дважды крепко поцеловала Ричарда. Лайла держала коробку на коленях, словно исходящее от нее тепло могло ее вылечить. Когда они выехали на Лонг-Айлендское шоссе, Лайла неожиданно попросила Ричарда свернуть на Манхэттен.

— Понимаю, — сказал Ричард. — Ты хочешь попрощаться с родителями.

Нет, она не этого хотела. Казалось, все так просто: Лайла вбежит в дом, схватит мать за плечи и будет трясти ее до тех пор, пока не вытрясет из нее имя и адрес людей, укравших ее дочь. Затем Лайла вернется к Ричарду и скажет, что мать упросила ее взять к себе маленькую кузину и воспитать ее как собственную дочь. Когда они подъедут к дому, где живет ее дочь, Лайла тихо проскользнет в дом, завернет ребенка в теплое одеяло и вместе с ним быстро вскочит в машину. Всю дорогу до самой Калифорнии она будет держать дочь на коленях — она ни за что не выпустит ее из рук, пока над ними не раскинется небо Запада, а они не поедут мимо черных холмов и корралей, полных полудиких лошадей.

Они подъехали к дому Лайлы, но Ричард смог найти места для парковки только в квартале от дома. Лайла вышла из машины — и остановилась на тротуаре. Чувство ожидания куда-то исчезло. Лайла поднялась на третий этаж и постучала в дверь. Никто не ответил. Она постучала еще раз, потом еще, с каждым разом чувствуя все сильнее, что проиграла. В этом холодном коридоре планы выкрасть дочь показались ей смехотворными. И когда Лайла вышла на улицу, она была даже рада, что никого не оказалось дома.

Фургон, где сидел Ричард, застрял в общем потоке автомобилей. Лайла обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на свой дом, и тут ей показалось, что в одном из окон гостиной шевельнулась занавеска. Там, на третьем этаже, спрятавшись за занавесками, стояла мать Лайлы и смотрела вниз. Увидев, что Лайла ее заметила, она поспешно отошла от окна. Но даже после этого Лайла видела тень матери — черный силуэт на фоне белой занавески.

Когда фургон подкатил к краю тротуара, Лайла забралась на сиденье, откинула голову и заплакала.

— Может быть, они и не лучшие в мире, но это твои родители, — сказал Ричард. — Нелегко расставаться с близкими.

Лайла вытерла глаза подолом платья.

— Ты уверена, что хочешь уехать? — спросил Ричард. — Можно ведь и не ехать в Калифорнию. Мы еще можем повернуть назад.

Даже не глядя вверх, Лайла знала, что мать по-прежнему за ней наблюдает. Сев так, чтобы Ричард мог обнять ее за плечи, она закрыла глаза. Они направились в сторону туннеля Линкольна и вскоре выехали из Нью-Йорка, оставив его навсегда.