Минуты две прошло — открывается подъемная дверь гаража. Они все туда прошмыгнули. Дверь закрылась. На том представление и окончилось. А я, пока смотрел, разинув рот, в каком-то ступоре был. Ну да, я должен был давно уже вмешаться, это конечно. Только я, знаете ли, не Зорро. И я на такое не подписывался, чтоб мне за сто франков в месяц выпустили кишки. У этих цыган, всем известно, всегда ножи при себе. Мое дело маленькое: сообщать месье Февру, если что не «в порядке». И все. Так что я побежал домой и позвонил ему в Бордо.

— Месье Февр?

— Слушаю.

— Здрасьте, это Тьерри. Вам сейчас удобно разговаривать?

Я ему рассказал все, что видел. Он слушал и молчал. Молчание Февра — это, я вам скажу, нечто. Один только вопрос задал:

— Это цыгане?

Я не то чтоб на сто процентов был уверен, но сказал — да, точно цыгане. Он тогда сказал, что сам приедет, а я чтоб пока только последил за виллой. А он скоро будет и заплатит мне за труды. Полицию вызывать не велел. Ну, я надел два анорака, один поверх другого, и пошел караулить. На вилле все тихо. Я сел на обочине шоссе и стал ждать. Полчаса не прошло — подъезжает Февр. Надо думать, превышал скорость только так. Машину остановил далеко, чтоб не услышали, и пешком ко мне:

— Они еще там?

— Я думаю, да.

— Помоги мне, будь любезен… Ты ведь парень мастеровитый, а?

В каком-то он был радостном возбуждении, по голосу слышно. Со мной вдруг на «ты» заговорил. Мне что-то страшно стало. Пошли, взяли у него в багажнике фонарик, электродрель беспроводную, ящик с инструментом.

— Идем.

Подошли к гаражу.

— Ты можешь скрепить дверь с полом так, чтоб ее невозможно было открыть?

Я на него вылупился, ушам не верю:

— Вы хотите…

— Ты можешь это сделать?

Я кивнул, что да, могу, и стал подбирать инструмент. Февр тем временем зашел в гараж, секунд через несколько выходит, в руке пробки со щитка. Я просверлил в полу дырку, прямо в бетоне, и ввинтил в нее здоровый крюк. Другую дырку сделал в край подъемной двери, тоже крюк ввинтил. И скрутил эти крюки намертво стальной проволокой. Подлая работа, но сделал я ее на совесть. Февр подергал — держится крепко. Он мне подмигнул и вручил четыре бумажки по пятьсот франков:

— Вот тебе за труды. И никому ни слова, договорились? Через неделю я еще заеду, получишь столько же. Остальное тебя не касается. Я тебе целиком и полностью доверяю, Тьерри… Подвезти?

Я сказал — не надо, мне тут близко.

А среди ночи вдруг проснулся с мыслью, что ничего-то хорошего я в жизни не сделал, но ведь и у всех так, а я чего ж, что заслужил, то и имею. И заплакал, прямо, блин, горючими слезами.

XIII

Рассказывает Жиль Февр, пятьдесят два года, промышленник

Мне предъявляют обвинение в жестокости. У меня нет слов. Эти люди проникли в мой дом, причем, прошу заметить — хоть это, возможно, покажется вам мелочью, — я их не приглашал. Кто-нибудь другой на моем месте возмутился бы, поднял шум. Но не я. Я, прошу заметить, отнесся к происходящему с пониманием. Рассуждал я так: молодые люди желали войти в дом (и желание это было весьма сильным, поскольку ради его осуществления они прибегли, как вам небезызвестно, к чрезвычайно рискованным акробатическим трюкам).