На письменном столе была оставлена записка. Крупными буквами на куске картона была выведено: «Громите все a piacere. Буду в десять. Р. Л. Artiste-Peintre». Сусана уже приняла командование на себя, и вдоль одного обожаемого нами пейзажа Пасенсы выстроилась шеренга многообещающих бутылок. Я с гордостью выставил присланную мне друзьями из Годой-Круса флягу с мендосской граппой и предсказал всем, кто осмелится ее вкусить, основательную delirium tremens.

– Инсекто говорил о вас, – обратилась Су к сестрам Динар. – Проходите, вещи можете оставить в моей комнате. Вихили уже там, как всегда – грызутся друг с другом.

Я задержался, рассматривая студию. В отсутствие Ренато Су уже успела привести в подобие порядка его ящики, коробки и всякое барахло. Ренато собирал по улицам самый невероятный мусор и раскладывал находки под стеклянными колпаками. Его знаменитые «Кошачьи экскременты» (несомненное влияние одного из произведений Готфрида Келлера) были главным фетишем студии. Марта обижалась, полагая, что здесь скрыт некий намек на ее персону, и как-то раз вышвырнула шедевр в окно. Ренато выволок ее за волосы в сад и заставил искать произведение искусства. На поиски ушло минут десять проклятий, оскорблений и дерганий за волосы. Кроме тех какашек – в авторстве которых мы сильно подозревали Тибо-Пьяццини, – Ренато собирал шпильки, скрепки и всякие проволочки, чтобы, изгибая, придавать им самые диковинные формы, а также – перышки и прочую дребедень. Су пришлось немало потрудиться, чтобы разложить все по местам, разместить коробки с красками на рабочем столе и сложить последние картины на одном из диванов почти неприметной стопкой. Кроме того, я заметил, что число сидячих мест увеличилось и что маленький столик из спальни Ренато теперь занял место в студии, явно приготовленный в качестве атрибута предстоящего вечера. Бедная Сусана – такая домашняя, такая идеальная хозяйка, которую забросило в эту ежевечернюю бесшабашную преисподнюю. Впрочем, может быть, ее это вовсе и не огорчало, присматривать и ухаживать за Ренато было ее слабостью – скрытая форма адельфогамии.

В студию вбежала Марта и тотчас же утащила меня куда-то в угол, хотя в помещении кроме нас никого не было.

– Слушай, пока остальные не пришли, признавайся… Ну же, Инсекто – с кем из них ты спишь?

– Ни с кем. Они невинны и простодушны. Если честно: у меня чистый и целомудренный роман с ихней мамашей.

– Ну вот, не успели оглянуться – ты уже тронулся. Ведь это ты их приволок? А ты знаешь, что сегодня вытворил Хорхе? Просто кошмар какой-то! Представь себе, часов в пять он вроде как впал в транс, и служанка позвала меня в его комнату. Захожу я к нему с блокнотом, а эта скотина как налетит на меня! Выхватил блокнот и – что ты думаешь? – в мгновение ока разодрал его в клочья! А убедившись в том, что мне не в чем будет записывать, он вдруг разразился потоком таких прекрасных стихов, подобных которым я от него в жизни не слышала! Представляешь, минута идет за минутой, он себе мелет, а я стою и реву, так как понимаю, что ничего из этого сохранить не удастся. Нет, ну ты можешь себе представить что-либо подобное по степени кретинизма?

– С его стороны это был верный ход, хороший урок тебе, – сказал я. – Если бы он учитывал твои стремления и пожелания, ты бы записывала за ним каждое слово, даже его зевки. Сколько раз ты бросалась записывать всякую чушь, которую он городил просто так. Пока что тебе не хватает ни чутья, ни знаний, чтобы отличить стоящее от мусора. Ну, а то, что Хорхе куда более требователен к своему творчеству, чем ты, это и так ясно.

– Может быть, ты и прав, – кивнула Марта. – Но если бы ты слышал! Пока я ревела, он говорил что-то про ковчег, про огромных морских змей, которые восстали из бушующих волн – ну, что-то в этом роде, я не запомнила – и перекинулись живыми мостами между землей и небом.