– Нет, что сегодня мне поработать не удастся, это я уже понял, – обиженно заявил Ренато, косясь на сестер Динар. – Но в любом случае лучше, если ты не будешь трогать этот холст. Неровен час – уронишь, и тогда плакали мои денежки.

Лаура, поняв, что в какой-то мере именно она явилась причиной возникшего напряжения, подошла к Ренато. О чем они говорили – я не слышал, да особо и не прислушивался. В тот момент мне удалось полностью абстрагироваться от реальности, погрузившись в созерцание бурлящей кофеварки. Вскоре Су пригласила нас выпить кофе, а Ренато, несколько смягчившись, великодушно уступил общему желанию посмотреть его картину. Не помню, кто именно лично уламывал его, наверное – неутомимая Марта, но в памяти у меня сохранилось, что лампы включал и наводил на холст Хорхе, и он же перетащил станок из угла поближе к середине студии. Если не считать проработки стен дома и кусочка насыпи, в остальном картина пребывала в том же виде, что и раньше. Похоже, Ренато не слишком-то торопился дописывать ее.

– Почему он не бросит ее и не начнет что-нибудь новое? – спросил я Сусану, наклонившись к самому ее уху. – Я и припомнить не могу, чтобы раньше он так мучился с какой-либо из своих картин.

– Дело не в картине, это все Марта. Она по недомыслию накрутила вокруг картины столько всяких аллюзий, что ей и самой в них не разобраться. Видишь, Ренато поработал один вечер – и результат налицо: стены, насыпь. А за фигуры он браться что-то не торопится.

Лаура и Монья молча рассматривали незавершенное полотно. Я же задумался над словами Су, которая, несмотря на все свое внешнее безразличие, невольно участвовала в общем деле. «Взяться за фигуры, наполнить их смыслом…», – в этих словах было так мало самой Су и так много Марты и Хорхе. Впрочем, эти выражения, скорее всего, были взяты из словаря самого Ренато.

– Я бы не смогла уснуть, окажись такая картина в моей комнате, – под общий смех заявила Монья. – И более того, вы уж меня извините, но мне она кажется абсолютно дурацкой. Я имею в виду сюжет, в самой живописи я ничего не смыслю.

– Занятно слышать, как тебя называют дураком, пусть даже и при посредничестве картины. – К Ренато вдруг, совершенно неожиданно, вернулось хорошее настроение. – Но, уверяю вас, Монья, вас ведь Монья зовут? так вот, это, – он ткнул пальцем в сторону картины, – вовсе не глупо. Может быть, вы были бы правы, если бы картина обрела свой истинный, полный смысл.

«Ну вот, – подумал я, – опять они со своим смыслом. Умереть готовы, лишь бы понять этот смысл». Вихили тем временем сцепили руки и затеяли игру, заключающуюся в медленном выкручивании пальцев друг другу. Марта все же смогла улучить секунду-другую, чтобы, не вставая с пола, заявить:

– Смысл в ней уже есть, ясно тебе, малеватель? Это мы, слепые, не видим его. Хорхе, хочешь сыграть в еврейского кантора? Чур, я буду кларнетом. Обожаю кларнет.

Она тотчас же издала серию немыслимых носовых звуков, одной рукой прикрывая рот, а другой изображая, что перебирает клавиши воображаемого инструмента. Лаура глядела на нее в восторженном изумлении, Монья от души веселилась и хохотала во весь голос. Может быть, благодаря общему веселью появление Нарцисса не стало столь уж важным событием, как можно было бы ожидать. Су, едва раздался короткий звонок в дверь, вышла встретить гостя и, перебросившись с ним парой слов в прихожей, провела его к нам в студию. В этот момент Хорхе как раз выводил какую-то сверхпронзительную ноту (хорошо у него это получалось), голос его потихоньку слабел и звучал все тише, Марта же тем временем, растянувшись на полу, выдавливала последние утробные звуки из несуществующего кларнета.