Нойман неподвижно смотрел в потолок. Его слышал не только Бальк. Ноймана привезли из-под Ленинграда. Он получил несколько пуль в обе ноги. Многим в эту ночь не спалось. Где-то на побережье хлопали зенитки и выли сирены противовоздушной тревоги. В любую минуту могли войти в палату дежурные санитары, включить свет и объявить о срочной эвакуации в бомбоубежище.

Бомбоубежище построили недавно военнопленные иваны из лагеря, расположенного неподалёку. Оно состояло из нескольких блоков, с вентиляцией и освещением, с деревянными лежаками, точь-в-точь такими, какими оборудовались на Востоке землянки и блиндажи.

Никто не ответил Нойману. Но все поняли, что он имел в виду. Их раны потихоньку заживали. После лазарета почти всех ждал отпуск на родину. А после него – снова Россия. Проклятая Россия. Проклятый Восточный фронт, хуже которого в этой кромешной войне, кажется, уже ничего нельзя было придумать…

Они, признаться, тоже неохотно брали пленных. Особенно в последнее время. Иваны не поднимали рук даже тогда, когда положение было уже абсолютно безнадёжным. Конечно, были и перебежчики. Но если первые вызывали в них ярость, то вторые чувство брезгливости. Для того чтобы спустить курок в ближайшем овраге, а значит, и не вести пленных далеко в тыл, в одинаковой мере подходило любое из этих чувств.

Через несколько дней после операции, во время которой хирург вытащил из тела фузилёра Балька сплющенную пулю и множество мелких осколков, по радио сообщили, что на Восточном фронте германские войска начали крупнейшую за всю войну операцию. Лучшие танковые дивизии и корпуса групп армий «Юг» и правого крыла «Центр» в эти минуты наносят сокрушительный удар по обороне русских на фронте от Орла до Белгорода, самолёты люфтваффе постоянно в воздухе. Среди выведенных из строя машин много средних танков Т-34 и тяжёлых КВ. Уже удалось сокрушить первые линии обороны противника. Трофеями ударных частей вермахта и СС стали сотни русских танков, реактивных пусковых установок, тысячи орудий и миномётов. Колонны пленных в настоящее время движутся в германский тыл. В них сотни и тысячи солдат и офицеров армии противника.

И Арним Бальк, и многие другие раненые, кто успел изодрать в окопах на Востоке не один мундир, слушали бодрые сообщения диктора и заявления фюрера внимательно, стараясь при этом уловить подтекст. Нет ли в нём тревожных ноток неопределённости. Они-то знали, что радио и газеты Третьего рейха существуют не для того, чтобы сообщать людям правду. Зачастую задачи Министерства пропаганды заходили в абсолютное противоречие с реальным положением на фронтах.

– Наши «шутки» конечно же разутюжат любую цель, – говорили в курилках те, кто уже не первый раз попадал в госпиталь. – Но если иванов бьют в колоннах, то одно из двух: либо они отходят, а значит, вот-вот займут новый рубеж обороны, либо подтягивают резервы, что ещё хуже.

– Иванов всех не перебить! Они – как саранча!

– У фюрера тоже есть резервы!

– И где же они? Когда нас везли сюда в кровавых бинтах, я что-то не видел наших резервов! Или, может быть, эшелоны со свежими дивизиями резерва были так хорошо замаскированы, что мы их просто не заметили?

– Ты не в ту сторону смотрел, старина. Резерв фюрера лежал на полках рядом с тобой. Не отчаивайся, резерв есть.

– Да, похоже, мы – последний резерв Германии.

На такие шутки отвечали мрачным молчанием или злобным смешком.

– Ещё одного Сталинграда наша армия не выдержит.

Слово «Сталинград» действовало магически. Кто произнёс его, они уже не могли вспомнить. Казалось, оно само прозвучало в плотно набитой перебинтованными телами тесной курилке.

– Уже подчищают тылы. Всех – под метлу! Разве вы не видели, кого прислали с последним пополнением? Больные очкарики и дети! Какие это солдаты? С такими солдатами разве можно наступать?

– Ничего страшного.