— Ты собираешься покупать какую-то шкатулку за тысячу галеонов? — недоверчиво переспросил я.

— Да хоть за сотню…

— За сто галеонов или за сто тысяч?

— Да хоть за миллион! Ты понимаешь, что она бесценна? Хотя, кого я спрашиваю? Я спрашиваю паршивца, продавшего эту ценность за какую-то паршивую тысячу, — о, да наш староста еще и краснеть умеет, хотя скорее розоветь. И куда девалась его аристократическая выдержка? А еще меня покоробило, это для него может тысяча галеонов и паршивая, а для меня — это целое состояние.

— Слушай, у меня идея! А давай я сам выкуплю шкатулку обратно, а потом я ее тебе продам за сто тысяч? Как тебе такой вариант?

Судя по тому, как он схватился за сердце, идея ему явно не понравилась.

— Да не парься ты, до рождества еще далеко, вряд ли футлярчик уплывет из твоих загребущих ручек, — попытался я успокоить Малфоя. Видимо у меня получилось, потому что исходный цвет лица у него восстановился.

— Ответь мне, в каком именно портовом борделе ты воспитывался? — староста покачал головой.

Я насупился и уже хотел ответить, но тут заметил, что поезд начал замедлять ход. Малфой же вытащил из сундука какую-то штуковину и бесцеремонно надел ее мне на руку.

— Палочка вставляется вот в эти зажимы, — сказал он. — И чего ты ждешь, давай вставляй. Вот так держится рукояткой вперед, вот так выхватывается. Понял? Теперь надевай мантию и без особой надобности палочкой не размахивай.

Тут поезд остановился. На перроне нас встречали безлошадные кареты, которые двигались самостоятельно. Вообще-то их везли фестралы, но я их не видел, к счастью. Мы ехали в одной карете с Малфоем и Нотом. Мне кажется, или слизеринский староста решил не выпускать меня из виду, по крайней мере, до Рождества.

В чем причина Малфоевской истерии я понял только после отбоя, когда в гостиной никого не осталось, кроме меня и одиноко сидящего в глубоком кресле старосты. И на его лице большими буквами был прописал мучительный мыслительный процесс. Ему жутко не идет задумчивый вид, слишком уж он не характерен для Малфоя.

Я спросил у него напрямую, что все-таки такого ценного в моей палочке.

— Ну, если ты считаешь, что в палочке, принадлежащей самому Салазару Слизерину, нет ничего ценного, то я помочь тебе ничем не могу.

Ну не можешь, так не можешь. Подумаешь, Слизерин».

— Малфой, ты все-таки выкупил рунический футляр Слизерина? — прошептал, сидящий недалеко от Люциуса Паркинсон.

— Выкупил, — буркнул Малфой. — Я что, должен был в «Пророк» об этом написать? — ехидно уточнил он.

— Вот ведь гнида, хоть бы словом обмолвился, — негодовал Паркинсон.

— Хочешь перекупить? Думаю, денег у тебя не хватит, без штанов останешься, зато с футляром.

— Кстати, мистер Малфой, футляра при обыске вашего поместья обнаружено не было, — голос принадлежал какому — то аврору, одному из немногих допущенных в зал суда.

— Ага, я что, совсем дурак, выставлять такую ценную вещь на всеобщее обозрение, когда погостить Лорд приехал и загостился на неопределенный срок.

— Еще одно слово и я прикажу вывести вас из зала, устроили тут балаган, понимаешь, — раздраженно произнес Кингсли.

— Кого? — одновременно спросили Малфой и Паркинсон.

— Обоих! — рявкнул Кингсли. — А ты чего уставился? Читай дальше!

Глава 11. Тайная комната

«28 октября 1972 года.

Осень. Поздняя осень. До последней недели настроение мое уходило, вместе с остатками лета.